Матвей Фиалко: быть достойным темы

МАТВЕЙ ФИАЛКО: БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ ТЕМЫ

 

Матвей Фиалко, кандидат философских наук, преподаватель кафедры философии, религиоведения и педагогики Русской христианской гуманитарной академии, рассказывает о главном преимуществе обучения в РХГА, критериях успешности и настоящих писателях.

 20181031-ФиалкоММ-2.jpg

- Как вы впервые узнали об РХГА?

Моя мама – концертмейстер в музыкальном училище. У её коллеги сын закончил РХГА. А я учился в академической гимназии СПбГУ, но в «большой университет» не поступил, о чём сейчас не жалею. Мне хотелось профессионально изучать философию, и поэтому было избрано РХГА. На кафедре философии я оставался почти до самого выпуска, но первую курсовую писал о происхождении этрусков, а вторую – об исторической основе ветхозаветной патриархальной традиции. На третьем курсе работа была посвящена метафизике Данте и Николая Кузанского. А на четвертом Сергей Владимирович Пахомов стал читать лекции по истории эзотеризма, и для дипломной работы я выбрал уже «религиоведческую» тему «Представления об универсальном посреднике в истории магии». Потом была аспирантура, хотя я и не ставил никогда целью получение званий, степеней. Это связано не со скромностью или высокомерием, а с тем, что, прошу прощения, не в коня корм. Хотя, наверное, можно получать удовольствие и от них.

 

- Но в аспирантуру пошли?

Да, у меня было много наработок и я хотел превратить их в большую цельную работу. Защита была успешной, но моё отношение к дипломам не изменилось. Самое важное – работать для темы. В конечном счёте, кто может выдать тебе диплом, кроме тебя самого?

 

- Как Вы для себя формулируете успешность?

В узком смысле – доволен ли ты. Считаешь ли ты себя достойным темы. Представляю сейчас актёра, который, играя Гамлета, говорит: «мой Гамлет». Но ведь вернее: не Гамлет у тебя, а ты у Гамлета. Скорее автор принадлежит своей теме и своей книге, чем наоборот.

В науках, связанных со Словом, ценность того, что ты делаешь, к тебе уже не имеет отношения. После того, как книга вышла в свет, она начинает жить своей жизнью как отдельное существо. Как ребёнок, принадлежащий роду, а не родителям, как и они сами.

Цена всего сделанного человеком (нередко очень малая) определяется на некотором отрезке времени и в пространстве чужой жизни, поэтому всерьёз относиться к себе нельзя.

Кто такой писатель? Я бы назвал так человека, работающего со Словом и, быть может, вообще не связанного с беллетристикой. Для меня, тот, кто готов написать что-либо при условии, что это будет опубликовано после его смерти, – это писатель. Совсем не обязательно, чтобы так и случилось, но если он мыслит такими категориями и готов к такому повороту событий, – да. Слово тоже смертно, но в нём может быть заложена временная жизнь в чужой душе.

 

- Получается, успешный человек – прежде всего, ответственный и не сосредоточенный на себе?

Да. Михаил Михайлович Бахтин, переживший репрессии, ссылки, болезни, работал учителем в школе на станции Савёлово, потом в пединституте в Саранске. Крупнейший гуманитарий ХХ века. Ни особых званий, ни наград, ни места на Новодевичьем. Впрочем, сложись его жизнь иначе, разве они бы помешали ему? Вячеславу Иванову не помешали. «Не в этом дело, Барон!».

 

- У вас есть достижения, для Вас ценные?

Если перевод Бруно, мною амбициозно названный: «О связях как таковых», сделал этот трактат понятным современному читателю, моя цель выполнена. К своим собственным работам у меня больше вопросов. Если удались хотя бы несколько страниц, это уже немало.

 

- А какие ещё языки Вы изучали?

Приятно быть в силах изъясняться на кое-каких, но возможность прочитать в оригинале Коран, газели Хафиза, «Фауста» или литературу на романских языках, которая не уступает во влиянии латинской, по-моему, нужно ценить не меньше. Языки – это наркомания. Сначала достаточно скромных доз, потом нужно что-то посерьёзней… Другой вопрос, что качество в этом деле гораздо важнее количества. Как говорит персидская пословица, «сто кувшинов лепит, да ни на одном нет ручки». В ещё большей мере такая строгость оправдана, если говорить о переводе источников с «мёртвых» языков, где всегда нужно быть готовым нащупать у себя на голове ослиные уши. Переводы с ряда европейских языков у меня выходили, но я мечтал бы знать по-настоящему один – русский.

 

- У Вас в детстве был любимый литературный герой?

Если честно, в детстве я не получал осознанного удовольствия от чтения. А сейчас получаю. Есть уникальные книги, которые вызвали желание, как только закончил их читать, сразу начать снова. «Тихий Дон» (в качестве национального эпоса стоящий выше «Войны и мира»), «Моби Дик», «Манон Леско», «Гаргантюа и Пантагрюэль», весь Грин... Любимый литературный герой, пожалуй, Панург. Вообще, для меня любимовский Рабле – вершина переводческого искусства. Есть и произведения, бесценные своей, я бы сказал, непреходящей опасностью, необратимо «впечатывающиеся в мозги», такие как «1984» Оруэлла. Человек, осмысленно прочитавший «1984», пусть он и не брал в руки ни одного «эзотерического» труда, мне кажется, несравненно богаче того, кто помнит наизусть всю Блаватскую и Леви, но не знает о «Пире бессмертных». Суеверный страх перед эзотеризмом не так страшен, как его самозамкнутость.

 

- Что Вы считаете главным преимуществом обучения в Академии?

Общение с интересными людьми. Интересный – тот, кого я слушаю и забываю о времени. Это драгоценное чувство, которое остаётся в памяти. Так было на занятиях Константина Глебовича Исупова и Алексея Юрьевича Рахманина, которого я считаю своим учителем в религиоведении. Лекции на первом курсе по библейской текстологии Алексея Валерьевича Бельшова вспоминаю до сих пор. Даже спустя двенадцать лет получаю от них удовольствие! Алексей Валерьевич был моим любимым преподавателем в РХГА. Вообще, программа Академии выстроена разумно, в ней есть своя логика. Но, как обычно, всё зависит от того, что берёшь, а не от того, что дают.

 

- А кому бы Вы точно не советовали поступать в РХГА?

Человеку, который равнодушен к соку культуры, к ее духу. Не советовал бы тем, кто привык к четким и узким определениям любой культуры. Ну, и тем, кто чужд философии, конечно.

 

- С какой специальностью Вы себя идентифицируете сегодня? Как Вы могли бы себя представить?

Я бы представил себя только по имени. Что касается специальности, определил бы её как историю и теорию эзотеризма, так как публиковался по этим темам. Впрочем, много внимания уделяю, как и раньше, переводам. «Перевод» авторской души на почву нового языка в чём-то подобен проводам души в потусторонний мир. «Перевод» в прямом смысле, то есть проводы её в «заречье» (это и есть первоначальное значение слова «рай», однокоренного со словом «река» и гераклитовым «панта рэй», по верной догадке Трубачёва) может оказаться благополучным. И тогда начинается её новая жизнь, и сын становится отцом. Травчетов для Камоэнса, Маркова для Басё, Топер для Хемингуэя… Может быть, в чём-то это даже важнее собственных работ.

 

- Вы не называете себя религиоведом.

Ныне считается, что религиовед занимается, прежде всего, описанием того, как сейчас живёт религия, а я почти не публикуюсь на эти темы. Одна из вещей, за которую я ответственен, это реабилитация истории эзотеризма как полноценной части истории философии. Эта область, скорее, относится к истории религии, я бы даже сказал, к предыстории, что ближе этнографии, науке об архаике. Для эзотериологии такое «устаревшее» понимание религиоведения, кстати, унаследованное советской наукой с её эволюционизмом, мне кажется более приемлемым.

 

- Тогда заключительный вопрос к Вам будет как к историку эзотеризма. Почему людям нужно волшебство?

Мне почему-то кажется, что в сопричастности чуду есть элемент богоподобия, хотя такой ответ был бы уместнее в устах главного героя «Господина оформителя». Пожалуй, немалую роль играет жадность, чудо развращает. Об этом замечательная сказка Андерсена «Калоши счастья». Философии это чуждо, но в чём-то сходно с жаждой посмертного блаженства. Не самые добрые слова в адрес этой сферы, но переоценивать причины интереса к ней не стоит.

 

Вопросы задавала Наталья Хлопаева

Опубликовано 07.11.18