Ксения полякова: Всегда можно поставить планку выше

Текст: Наталья Хлопаева / Фото: Дарья Семёнова; из личного архива К.В.Поляковой

О реальной и нереальной Японии, о плюсах и минусах билингвизма, и о том, чему учит балет помимо техники, рассказывает Ксения Владимировна Полякова, кандидат филологических наук, директор Академии востоковедения, заместитель заведующего кафедрой зарубежной филологии и лингводидактики РХГА.

Н.Х.: – Ровно 20 лет назад Вы начали преподавать японский язык. Сегодня, уже вместе с мужем Сатоси Икэда и дочкой Юной, Вы работаете над множеством образовательных проектов – проводите фестивали для детей и взрослых, открытые лекции, балетные выступления, кулинарные мастер-классы, – создаете «самое японское пространство в Санкт-Петербурге», как сказано на вашей интернет-странице. Кто стал для Вас самой проводником в мир Японии?

К.П.: – Я занялась японоведением благодаря писателю Абэ Кобо. Моей мечтой было читать книги в оригинале. Я не планировала поступление на японское отделение. Обучаясь в английской школе, я пошла на малый восточный факультет, где заинтересовалась арабским языком. Хотела заниматься наукой, как и мои родители. Они привили нам с братом любовь к наукам, правда, всегда были против занятия языками, - считали, что у меня нет к этому способностей. У меня было желание доказать, что даже бесталанные люди могут сделать что-то, если сильно постараются. Сейчас я согласна с родителями, у меня действительно нет того, что называется талантом к языкам. Для меня изучение языка – это тяжелая работа. И когда я встречаю людей, которым языки тоже даются тяжело, я их хорошо понимаю. Но пройти этот путь можно. Мне, например, хорошо даются структуры языка, я хороший грамматист. Японские грамматисты редки, таких специалистов практически нет.

Я училась на английском отделении РГПУ им.А.И.Герцена. Начала изучать японский самостоятельно, по самоучителю Лаврентьева. Потом родители нашли для меня учителя-япониста вне института, а еще позже японский вошел в программу моего факультета как второй язык.

Н.Х.: – Сколько лет прошло, прежде чем Вы без каких-либо внутренних оговорок смогли сказать: «Я знаю японский язык»?

К.П.: – Тогда у нас не было гуру, не было интернета, был один учебник. Окончив университет с красным дипломом, я не могла претендовать на то, что знаю язык. Моей базой была европейская лингвистика. И это очень правильная база, лучше, чем то, что может предложить чистая японистика. Если бы не было германистики в моей жизни, не получилось бы заняться компаративистикой. Получаться в японском стало несколько лет спустя после окончания вуза. Лет через 6 после начала обучения я стала понимать, что что-то знаю.

Н.Х.: – Какой самый длительный срок Вы находились в Японии?

К.П.: – Первая поездка была краткосрочной, по программе Японо-русского центра обменов. Мы ездили на встречу с премьер-министром Японии. Мне было 19 лет. Эта поездка изменила мою жизнь полностью.

И затем я поехала на повышение квалификации преподавателей – на 6 месяцев. Больше чем на полгода я никогда не уезжала.

Н.Х.: – Вы можете вспомнить примеры первого непонимания, когда то, чему Вас учили, на практике, как оказалось, не работает?

К.П.: – Примеры и сейчас есть. С японцами очень трудно на 100% быть уверенным, что вас воспринимают адекватно. Это совершенно другая культура. Я просто не могу ее перенять. Я смотрю в зеркало и вижу русского человека. И у меня никогда не было задачи перевоплотиться в образ японской гейши.

Много ошибок возникает тогда, когда говоришь то, что думаешь. С японцами надо научиться скрывать. Почему-то они это ложью не считают. И еще сложно понять, как они отказывают.

Помню, направила письмо в один из японских вузов с просьбой принять мое исследование для рассмотрения. Пришел ответ в духе «всё хорошо, мы рады, что вы занимаетесь, и со своей стороны будем поддерживать ваши начинания». Там не было ни одной фразы прямого отказа. И я направила второе письмо, чтобы уточнить. И на это я получила уже хамский ответ: «С первого раза, что ли, непонятно? Сколько раз вам повторять, что мы вам отказали?!»

У японцев есть понятие «аимаи», когда человек говорит не напрямую, а находит другую языковую структуру.

Я человек прямой, и для меня такая структура неприемлема. «Я с детства не любил овал! Я с детства угол рисовал!» А у японцев – только овалы. И это понятно: если люди живут в коммунальной квартире, конфликты лучше избегать.

Н.Х.: – Вы никогда не рассматривали для себя возможность жить в Японии?

К.П.: – Нет, у меня никогда не было такого стремления. Когда я вернулась из поездки в Японию, с удивлением обнаружила, что меня отчислили из аспирантуры за потерю связей с кафедрой. Все были уверены, что я не вернусь назад. Пришлось восстанавливаться.

Там нет того, ради чего захочется оставаться насовсем. Это мир, который во многом нам тяжел. И если растить детей, то только здесь. Там они чужие. Детей из смешанных семей японцы называют «хафу», от английского «half» – полукровки. Они не принимают людей со смешанными корнями, хотя и говорят о желании преодолеть замкнутость своей нации.

К японской бытовой жизни нужно привыкать. В мелочах – у них всё очень продумано и проработано. При этом присутствуют неудобства глобальные, концептуальные. Например, отсутствует центральное отопление. В домах нет ничего из инструментов. Всё делают из полузаготовленного, из полуфабрикатов.

У них есть понятие «омоияри» – оно выражает, в моем понимании, пустую заботу об окружающих. Рядом с любым устройством есть инструкции со всеми подсказками, со стрелочками, – будет понятно любому. Это у них есть. Но у нас забота – понятие глубоко духовное, не показное, и оно, безусловно, более ценное, чем поверхностное омоияри.

Н.Х.: – Ключевая черта японской культуры – дистанция. Как она выражается в языке?

К.П.: – Прежде всего, дистанцию дают поклоны. Нужно сохранять дистанцию, чтобы не расшибить себе что-нибудь. В языке местоимения показывают дистантное расположение. Предметы делят на категории по степени приближения к человеку: предметы говорящего, предметы слушающего.

Это связано с тем, что Япония – страна маленькая. Они научились вести себя так отстранённо, чтобы не досаждать друг другу. Эта культура вроде бы взаимопомощи, взаимопонимания – скорее, культура не доставать друг друга, чем культура духовного общения. Дистанция спасает от лишних конфликтов.

Н.Х.: – В школах Японии действительно проводят уроки созерцания?

К.П.: – У них есть так называемые уроки морали. Мы сейчас работаем над проектом перевода учебников «кокоро-но ното» – «Записи сердца» или «Тетради сердца». Это учебники обычной средней школы по духовно-нравственному воспитанию. Но японцы под этим подразумевают нормы поведения: как не вредить окружающему миру, как правильно выбрасывать мусор, как вести себя в классе, на улице. То, что мы называем этикетом.

Н.Х.: – Еще одна черта, которую традиционно приписывают японцам, – трудоголизм. А какие способы отдыха они для себя находят?

К.П.: – Что касается трудоголизма, наверное, мне есть, с чем сравнивать. Пока ни один японец не побил мой трудоголизм. В Японии практически нет трудоголиков-женщин. Нагрузка идет на мужчин. В последние годы появилось много фрилансеров, что не характерно для нации. В целом, японцы более спокойно относятся к служебной дисциплине. Им сказали – они сделали. Остаются на переработки, если начальник велел. После работы уходят в миры игровые. Стандартный вариант – выпивка. Отсюда плохая печень к 40 годам.

Н.Х.: – А как же продолжительность жизни выше 80 лет?

К.П.: – Статистика продолжительности жизни пока сохраняется за счёт старшего поколения – так называемых пчёл. Это поколение стало большим плюсом для Японии. Они проиграли во Второй мировой войне, но так бывает, что проигравшие иногда получают больше.

Н.Х.: – И наоборот.

К.П.: – К сожалению, да.

В Японии хорошее трудовое воспитание, в школах преподают много ремесел. И в семьях стараются воспитывать ребенка под девизом «сам сделаешь». Пусть криво делает, но сам, - в конечном итоге, научится. А у нас мамочкино воспитание часто приводит к плачевному результату. Как отдыхают японцы? Посещают бассейны, либо горячие источники. Семьи и молодые пары часто отдыхают в Диснейленде.

Н.Х.: – А как отдыхаете Вы?

К.П.: – До рождения дочери я каталась на коньках, с утра, до работы. Сейчас остался балет.

Н.Х.: – Вы помните свои первые впечатления от балета? Что Вы тогда смотрели?

К.П.: – Скорее всего, это был «Щелкунчик». Мы ходили в Мариинский театр. Там работал прадед, он был художником-декоратором. В семье все смотрели на театр как на свой. Балет оставил безумно яркое впечатление. Мне хотелось поступить в Вагановское училище. Меня там посмотрели. От варианта интерната родители отказались, а возить ежедневно было трудно. И я занималась общей хореографией в районной секции, потом фигурным катанием. Потом перешла в другие виды спорта. Была в олимпийском резерве бега на коньках.

Н.Х.: – Чему учит балет помимо техники?

К.П.: – Учит конкурентным отношениям. Кроме того, балетная техника – противоестественна. Человек постоянно идет против природы. Балет дает вызов миру. И учит тому, что если работать постоянно, мир поддается.

Н.Х.: – Есть два полюса подходов к воспитанию. Давний спор и выбор между Штольцем и Обломовым. Одни говорят, что нельзя лишать детей детства, учить можно только через удовольствие, ребенку всегда надо помогать, не хочет – пусть не делает. Другие – за то, чтобы приучать к усилию, к труду, к тому, что есть слово «надо», сжал зубы и пошел! Как Вы находите свой баланс в воспитании дочки?

К.П.: – У нас не было выбора. Юна родилась в очень тяжелый период для моей языковой школы. У нас тогда осталось меньше трети бизнеса, - результат большого предательства некогда близких людей. Я работала и отменяла занятие из машины скорой помощи, по пути в роддом. После родов я вышла на работу сразу. С 4 месяцев Юна выходит со мной на работу. И она ни разу не сорвала ни одной пары. У нее есть понятие «надо». Она понимает, что танцы – это дорого, и надо зарабатывать. Хочешь поступить в Вагановское – значит, должны быть шансы, надо серьезно готовиться.

Она растет в интеллектуальной среде, общается со студентами. Сама может объяснить какую-то часть на занятии.

Воспитание воли – очень важно. В какой-то момент я стала бояться, что Юна будет безвольным человеком, что она бросает недоделанные вещи. И я с ней стала заниматься специально, работать по книгам издательства «Умницы». В то же время я никогда ее не ограждала от обстоятельств, в которых мы живем, она видела все трудности. И у нее здравый взгляд на вещи. Я с ней советуюсь.

Н.Х.: – Мы можем называть Юну билингвом?

К.П.: – Я бы не сказала. Пока у нее большой перекос в русский язык, практически врожденная грамотность. Японский дается тяжелее. Дома с ней на японском говорит папа, а я с ней говорю только на русском. По правилам воспитания билингва, один родитель должен говорить на одном языке, другой – на втором.

Н.Х.: – Какая у Вас позиция по обучению детей иностранным языкам?

К.П.: – Я видела искусственных билингвов. Они были очень техничны. Но я вижу в этом и плюсы, и минусы. Всё равно что-то теряется и может потеряться серьезно. Я не за билингвизм как таковой. Я не за изучение языков в таком сумасшедшем варианте, как это многие делают.

Нам приводят ребенка на китайский. И я спрашиваю: зачем? Вам нравятся китайцы? Вы хотите общаться с китайцами? Ответ: «Пусть будет». Но это 6 часов в день, ребенку это не нужно. А ведь изучение языка – это только такой тяжелый вариант.

Н.Х.: – Вы сказали: «Что-то теряется». А если всё-таки сформулировать, что?

К.П.: – Вхождение в чужую культуру через язык происходит практически сразу. Грамматика влияет на мышление в первую очередь. Если мы закладываем язык, который структурно совершенно отличается от русского, надо понимать, что мы заодно закладываем и подобный способ мышления. Хорошо это или плохо? Стоит подумать. Может, так и проще, если человек будет в дальнейшем, как китаец, например, делить всех животных на съедобных и несъедобных. Но если мы все-таки хотим оставаться в рамках той культуры, в которой родились, сильное нагромождение языков плюсом быть не может.

Н.Х.: – К Вам регулярно приходят новички, но далеко не все из них добиваются серьезного результата. Как Вы определяете, что вот у этого студента получится?

К.П.: – Шансов больше у людей, которые отдалены от современной культуры Японии. Их мало. Большинство приходят из массовой культуры, и они не готовы воспринимать информацию. Им приходится себя переламывать. Сталкиваясь с первой же проблемой, они часто сдаются.

Те, кто приходят из культуры традиционной, более стабильны и больше готовы к принятию Японии реальной, а не той, которую нам преподносит масскультура. Это Япония нереальная. Готовы учиться спортсмены, те, кто пришел из айкидо, кэндо, дзюдо. У них есть желание работать.

Н.Х.: – Для современных японцев Россия – это балет, чебурашка и большой вопрос Курил? или еще что-нибудь?

К.П.: – Японское общество очень политизировано. У них много проблем с Россией. И у них нет никаких шансов понять Россию, потому что информацию для них сильно дозируют. Обычные японцы смотрят телевизор. Они не понимают, что мир широкий. Пропаганда способствует тому, что русский для японцев – это пьяница в ушанке, гуляющий по морозу с бутылкой под мышкой. Тема Курил (для них – «северных территорий») болезненная и присутствует постоянно. Мы видели, как на входе в обычный магазин проводили опрос «Как вы относитесь к проблеме северных территорий?» Очевидно, при наличии внешнего врага – проще держать под контролем внутреннюю агрессию.

Н.Х.: – Тема атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки так же подробно изучается новыми поколениями японцев?

К.П.: – Не думаю, что у них тема Второй мировой войны присутствует в таком объеме, как у нас, например.

Н.Х.: – Стадии осознания вины и раскаяния, которую прошла Германия, у них не было?

К.П.: – Нет. Их Америка защитила от всех моральных страданий.

Н.Х.: – В Японии ежегодно отмечается День северных территорий. У них столь же повышенное внимание к августовским датам? (6 и 9 августа 1945 года – даты двух единственных в истории случаев боевого применения ядерного оружия, атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки Вооружёнными силами США. – Прим. ред.)

К.П.: – Нет. На своих же нельзя обижаться. Сатоси рассказывал, как у них преподавали: японцы сами виноваты, они сами выступили против Америки и получили такой вот удар. Это не считается агрессией. Акцент делается на том, что Япония пострадала из-за противостояния СССР и США.

Н.Х.: – Вы как-то рассказывали мне об опасной стороне изучения японского языка. Какой Вы могли бы дать совет тем, кто выбирает языковые курсы или вуз?

К.П.: – Всегда нужно проверять наличие лицензии у образовательной организации. И выбирать защищенную образовательную среду. Ведь даже в магазине мы проверяем товар. А здесь – своего ребенка привозим и оставляем. Или ребенок вообще приходит один. Мама просто договорилась в интернете и отправила его на курсы.

Разговорные клубы должны быть закрытыми. Мы не знаем, кто может прийти. В этой сфере действуют люди из нелегальных международных организаций, религиозные адепты, маргиналы. Вычислить их может только профессионал.

Люди стали относиться к образованию с точки зрения услуги, и это сомнительно. Знакомство с преподавателем обязательно, потому что преподаватель имеет безграничную власть над студентом. Я стараюсь знакомиться и с родителями, и с учениками, и всегда спрашиваю: почему вы хотите изучать японский?

Н.Х.: – Я Вам адресую этот же вопрос. Когда начинали изучать японский язык, Вы хотели читать литературу в оригинале. А почему Вы изучаете японский сейчас?

К.П.: – Это вопрос волевого участия. Для меня всё равно, где проявлять свою волю – в спорте, в отношениях с людьми, в науке. Я просто ставлю себе очередной барьер. Японский хорош тем, что он сложный. Всегда можно найти что-то новое. И всегда можно поставить планку выше.