В. Е. Возгрин
СКАНДИНАВИЯ И АВСТРИЯ В ПОЛИТИКЕ ЕКАТЕРИНЫ I

Такое название, вероятно, может вызывать удивление. В самом деле, Екатерину I принято считать одной из самых слабых в политическом смысле правительниц России. К тому же она находилась у власти всего два с небольшим года. Кроме того, правление Екатерины I вроде бы не отмечено значительными политическими событиями и его обычно характеризуют как бессильное сползание с позиций, на которые Россию поднял великий Петр. Однако как первый, так и второй эти тезисы представляются не совсем верными, если более обстоятельно обратиться как к новым, еще не введенным в научный оборот источникам, так и попытаться переосмыслить истолкование старых, уже хорошо известных исследователям материалов.

Впрочем, первое утверждение отчасти верно - в том смысле, что Екатерина I не являлась, конечно, одаренным политиком. Но ее здравый рассудок позволил ей, сделать верный выбор среди петровских политиков. Одни из них получили свободу действий, тогда как их противники были отстранены от планирования и осуществления любых акций в сфере внешней политики империи. К таким отстраненным относился и могущественный князь А.Д. Меншиков. А карты в руки получил его политический антагонист, вице-канцлер А.И. Остерман. Именно этот выбор привел Россию к самому значимому в первой половине XVIII в. успеху, открывшему блестящие возможности для всех политических инициатив империи, осуществлявшихся на протяжении более столетия. Поэтому я и дал своему докладу именно это, а не иное название.

Итак, кем он был, этот политический избранник императрицы? Взлет карьеры А.И. Остермана начался при Петре. Царь, лично принимавший решения по важнейшим вопросам, был не в состоянии удерживать в голове все перипетии текущих дел. Поэтому он поневоле наделял чиновников и административные институты частью своей власти. Среди них А.И. Остерман занимал необычное положение, пользуясь особо доверительным отношением императора.

Петр, в результате Северной войны добившийся огромных территориальных приобретений, вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. Он стремился к полному господству на Балтике. Однако П.П. Шафиров, стоявший во главе иностранного ведомства, настойчиво пытался противодействовать планам Петра. Трезвый политик, менее других одурманенный идеями господства России в Северной Европе, вице-канцлер отдавал себе отчет о тяжелом экономическом положении и катастрофическом падении людских ресурсов России, наступивших в результате Северной войны. Но Петр не терпел инакомыслия, тем более среди своих приближенных, поэтому в 1723 г. П.П. Шафиров впал в немилость и был отстранен от политических дел.

Его обязанности надо было кому-то исполнять. Выбор неслучайно пал на А.И. Остермана. Тот уже успел проявить свои способности, но у него был минус. Он целиком поддерживал мирную линию П.П. Шафирова, считая, что военную политику должна сменить дипломатическая. Он понимал трудность своего положения. Петр как одержимый рвался к новой войне, способной перечеркнуть все добытые огромной кровью успехи, не слушая умнейших из своих советников. А первый из них, П.П. Шафиров, несмотря на его бесспорные заслуги, даже оказался в Сибири,

А.И. Остерман, не хуже Шафирова отдавал себе отчет в том, что страна не готова к новым военным авантюрам. Но он был достаточно умен, чтобы не только не перечить царю, но и "всячески подливать масло в огонь неутоленных политических желаний, вместо того, чтобы, как его предшественник, неуместно пытаться тушить его"1. Он умел гасить военный пыл царя, находя для этого соответствующие резоны и доводя их до сведения монарха - часто окольными путями. Таким образом, А.И. Остерман смог занять один из ключевых постов в имперском аппарате, ничем при этом не рискуя и не подвергая опасности свою новую родину. Он не был записным пацифистом, но понимал, что одно дело - профессионально готовить экспансию, совсем другое - ввергнуть страну в заведомо проигрышную авантюру. То есть, он верно служил как России, так и ее царю (а это - разные вещи).

Екатерина I, став самодержицей, среди прочих незаконченный Петром дел, унаследовала голштинскую проблему, заключавшуюся в следующем. За десяток лет до смерти Петра Дания отобрала у герцога Голштейн-готторпского Карла Фридриха лучшую часть герцогства, Шлезвиг. Гарантами этого передела земель стали Англия и Франция. Царь оказал обездоленному молодому герцогу покровительство, пригласив его в Россию, где тот через какое-то время стал женихом цесаревны Анны Петровны. Поэтому Петр, а затем и его вдова Екатерина I, считали возвращение будущему зятю готторпской части Шлезвига, не много не мало, делом престижа династии Романовых.

Между тем после смерти Петра выяснилось, что ни Екатерина, ни ее ближайшие помощники (в том числе и Меншиков) не способны разработать метод решения голштинской проблемы. Отчего эта задача и была возложена на А.И. Остермана. Тот справился с ней менее чем за два месяца, подготовив меморандум "Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными Государствами в 1726 году"2. Здесь Остерман предлагал Екатерине и своим коллегам альтернативные решения этой главной (с точки зрения царицы), политической проблемы. Он не скрывал при этом, что считает необходимым использовать заключенный в 1724 г. союзный договор со Швецией.3 Он предлагал "Взятые с Швециею обязательства с твердостию в действо произвесть<…> Ибо<…> ежели Россия учиненную с Швециею систему (подчеркнуто мной - В.В.) с надлежащею твердостию содержать не будет, Швеция не могши больше на Россию надежного упования иметь, к иным мыслям приступить принуждена будет".4

Слово найдено! Впервые в истории российской дипломатии А.И. Остерман вводит понятие международной политической системы. С его легкой руки оно заработало в самых различных областях теоретической и практической сфер, органично войдя в лексический состав русского языка. Для российской политической науки введение понятия система стало заметным шагом вперед. Его можно назвать "прыжком" из царства политической нетерпимости, когда православная держава относилась к западным партнерам как к "недоверкам", заведомо недостойным постоянного, честного сотрудничества. Прежние союзы, в которые вступала Россия, заключались ради достижения целей текущей повестки дня. После этого они, как правило, рассыпались. Никто из старомосковских и даже петровских дипломатов не сумел (или не посмел) выдвинуть проект постоянной международной системы, прочно спаянной центростремительными силами. По А.И. Остерману же, лишь такая структура могла стать моделью совместного выживания и борьбы нескольких стран, желающих достижения стабильных политических результатов.

Мне могут возразить: две союзные страны - еще не система. Верно, поэтому в меморандуме просматриваются еще два кандидата в члены новой структуры: Австрия и союзная с ней Испания. Почему же Остерман не сказал об этом прямо? Для ответа на этот вопрос нужно знать характер Андрея Ивановича: он был человеком сверхосторожным. А в том, что против союза с Австрией (и его инициатора) выступит могущественный А.Д. Меншиков, он не сомневался. Так и случилось.

30 марта 1725 г. А.И. Остерман ознакомил политическую элиту Петербурга со своим Меморандумом. И сразу же, под мощным давлением А.Д. Меншикова, царица сделала выбор, обратный задуманному бароном. Было решено войти в альянс не с Австрией, а с ее противниками - Францией и Англией для того, чтобы они не препятствовали решению голштинской проблемы насильственным путем - войной с Данией. И Россия приступила к реализации своего решения. Начались переговоры с англичанами и французами. Началась и подготовка флота и армии к новому походу - на Данию. Но уже в мае голландскому резиденту в России стало известно, что король английский намерен прислать к берегам России свой флот, дабы воспрепятствовать возможному походу российской эскадры в Данию5. Что вскоре и осуществилось: понятно, что в интересы великих держав вовсе не входило усиление России на Балтике.

В результате провала меншиковского плана Россия потеряла драгоценное время, и теперь ей приходилось все начинать сначала. Тогда-то и взошла политическая звезда А.И. Остермана, получившего право на разработку имперской политической концепции. Он раскрыл истинное содержание своего Меморандума, дополнив его конкретной разработкой под титулом "Проект Вицеканцлера Барона Остермана об окончании Шлезвигского дела"6. Это был более изощренный выход из "голштинского тупика", чем прямое военное давление. А.И. Остерман предлагал "принять партию" второго из двух антагонистичных блоков Европы, австро-испанского, и лишь после этого, пользуясь международной поддержкой, решить голштинский вопрос.

В "Проекте" указывалось, что хорошо бы, конечно, заставить Англию и Францию оказать нажим на датского короля, чтобы тот добровольно расстался со Шлезвигом. Однако эти великие державы к уступкам не склонны, не желая усиления России. Значит, нужно сблизиться с Австрией, тем более что цесарь давно к этому стремится. Поэтому войти с ним в союзные отношения будет нетрудно. После чего цесарь прикроет российский тыл с юга, сдерживая Турцию. Тогда-то Россия, объединенная со Швецией, нападет на Данию и решит шлезвигскую проблему. Англию и Францию при этом можно нейтрализовать, устроив с помощью австро-испанских союзников военный конфликт где-нибудь в районе Средиземноморья, в который эти державы, ревниво блюдущие свои морские интересы, обязательно ввяжутся. Таким образом, А.И. Остерман целился "в двух зайцев": сохранить союз со Швецией и добиться заключения союзного трактата с Австрией и Испанией. Это была основа его системы.

В своих суждениях вице-канцлер продемонстрировал верный расчет и политическую дальновидность. Тройственные (русско-шведско-австрийские) переговоры в Вене прошли на удивление гладко. Уже в июле 1726 г. были ратифицированы первые союзные документы. Цесарь признал статьи Стокгольмского трактата, включая пункт о шлезвигской реституции, а 6(17) августа 1726 г. в Вене был подписан наступательный договор между Россией и Австрией, в котором, со ссылкой на Стокгольмский оборонительный союз 22 февраля 1724 г., делался вывод о необходимости вторжения в Данию. Война готовилась на лето будущего 1727 года.

Позже (10/21 августа 1726 г.) в Венский союз вошла и Пруссия. Это количественное изменение состава Венского союза получило новое, качественное значение. Теперь вопрос о реституции Шлезвига мог стать поводом к началу не обычного, рядового в том воинственном веке войны. Надвигалось нечто пострашнее: участие в вооруженном конфликте всех великих держав континента поднимало его до масштаба памятной всем кровавой Тридцатилетней войны. Что в корне меняло ситуацию, особенно если учесть, что, как показало недавнее прошлое, Англия и Франция были не очень-то заинтересованы в войне даже с одной Россией. А уж о своем участии в, по сути, мировой войне они и мысли не могли допустить. И они отошли в тень; шлезвигский вопрос отныне решался без них. На такой поворот событий, яснее ясного, и рассчитывал А.И. Остерман. Это была первое, но далеко не последнее подтверждение политической плодотворности созданного А.И. Остерманом союза. Он стал подтверждением способности этой созданной российским дипломатом конструкции, влиять на политику не просто отдельных великих держав, но и их могущественных комплотов.

Так завершился "голштинский" сюжет недолгой поры екатерининского правления.

Подведем его итоги:

В 1726 г. Россия установила союзные отношения со Швецией, Австрией, Испанией и Пруссией. В этом состоял конечный результат первых лет новой политики А.И. Остермана, политики союзной системы. Именно союзу с Австрией суждено было стать одной из констант европейской межгосударственной системы, поскольку он фактически действовал до катастрофы Крымской войны, то есть, более века (правда, с перерывом в 1762-1772 гг.). Этот союз сыграл огромную роль не только в международных отношениях стран Европы, но и в "южной" сфере российской политики. Можно сказать, что детищем новой политики А. Остермана были и разделы Польши, и присоединение Крыма, и начало завоевания Кавказа. Союзные отношения с Австрией и Швецией обезопасили ее с запада на всем протяжении границы - от Молдавии до Финляндии. Поскольку же с севера и востока державе было некого опасаться, то она и смогла употребить все свои силы на южном направлении. История доказала верность политических замыслов А.И. Остермана. Надёжное прикрытие Австрией западного фланга русской армии исключало любые помехи для крымской акции, а в польских разделах цесари сами принимали живейшее участие. И даже альянс с далёкой Испанией был не напрасен - он показал всему миру, что интеграция России в систему европейских государств стала свершившимся фактом.

Этот союз настолько усилил Россию и Австрию, что отныне и на долгие годы они стали полноправными членами силовой элиты Европы, которую германский философ и политолог Христиан Вольф определил как пятиполярную конструкцию, включавшую в себя Англию, Францию, Австрию, Россию и Пруссию. Позже, на Венском конгрессе 1815 г., этот термин станет более кратким и емким: пентархия (греч. "правление пятерых"), но содержание и смысл его не изменятся. А для Австрии и России по прежнему в силе останется и его основа, все тот же остермановский договор 1726 г.

Поэтому стоит пересмотреть давний вывод о том, что великой державой Россия стала в результате Ништадтского договора 1721 г. В Ништадте была закреплена победа над Швецией и доступ России к Балтике, не более: петровская Россия оставалась необычно крупной, но периферийной (географически и политически) державой. Конечно, Ништадт стал крепким фундаментом для ее признанного статуса великой европейской державы - но лишь фундамента. Вторым историческим шагом стало возведение на этом фундаменте указанного политического статуса. Его зодчим и стал российский дипломат, неслучайно получивший признание великого царя. Преодолевая препоны, создававшиеся его антагонистами, самым опасным из которых был А.Д. Меншиков, А.И. Остерман буквально собственными руками ввел Россию не просто в концерт, но и в число Пятерых. Лишь теперь, в 1726 г. Россия становится великой державой, и ее новое место в мировом политическом пространстве становится общепризнанным. Теперь уже на века.

Политику (внешнюю) как сферу человеческой активности, определяющую отношения между государствами, можно подразделить на силовую (военную) и дипломатическую, использующую для достижения своих целей мирные средства. Петр I вошел в историю как мастер силовой политики. В то же время, он был более чем посредственным дипломатом. Заключенные им союзы распадались, друзья превращались во врагов (Фредерик IV) или подводили в самый ответственный момент (Август II). С царем опасались вступать в союзные переговоры, так как он не всегда держал слово. Можно сказать, что петровские реформы если и коснулись дипломатической сферы старомосковской культуры, то изменили при этом лишь внешний ее облик, ее антураж. Между тем, в своей внутренней сути русская дипломатия по-прежнему хранила византийские традиции.

В ее эволюции, свершившейся в годы правления Екатерины I, большую роль сыграли личные качества А.И. Остермана. Человек, как известно, неподкупный, вице-канцлер считал верность слову одним из необходимейших качеств успешного политика. Он отнюдь не был идеалистом. И реноме государя, пользующегося доверием, он не считал каким-то этическим достижением. Это был куда более важный, политический капитал, способный приносить немалые дивиденды.

О том, что сказанное - не домыслы историка, говорит хотя бы приведенный выше призыв А.И. Остермана к честному соблюдению договора со Швецией. Это был первый, но не последний шаг в его новаторских начинаниях. Создавая свою систему, он должен был коренным образом реформировать российскую политику, что было невозможно при жизни великого реформатора Петра. Я думаю, здесь уместно вспомнить слова забытого ныне М.Н. Покровского: "Банкротство петровской системы заключалось не в том, что "ценою разорения страны Россия была возведена в ранг европейской державы", а в том, что, несмотря на разорение страны, и эта цель не была достигнута".7

Здесь имеет смысл развить старую метафору, давно ставшую хрестоматийной, где Россия уподобляется кораблю, сошедшему на воду "при громе пушек". В ней государственный корабль (точнее - флот, ведь Петр включил в состав России и новые, изначально нерусские провинции) лишь спущен на воду, не более. Он являл собой, если использовать язык старых английских адмиралов, fleet in being, то есть завершенные постройкой, но еще не оснащенные и оттого не годные к походу корабли. Такой была Россия в момент смерти Петра. Задачей А.И. Остермана стало оснастить этот величественный корабль парусами и такелажем, что он и исполнил. Теперь - но никак не ранее! - Россия могла поднять паруса и, как говорится в той же метафоре, своим ходом "войти в Европу".

Все сказанное о событиях 1725-1726 гг. - не новость. За исключением одной "мелочи". Исследователи в России, касаясь Венского союза, ставили (и ставят) его конструирование в заслугу Верховному Тайному совету, не конкретизируя вклад каждого из членов этого правительственного органа. При этом в Новой истории Европы занижается роль и лично А.И. Остермана, и его системы. Источник такого положения в науке столь же прост, сколь невероятен. Российские историки в течение почти двух веков доверяются неверной датировке (1726 вместо 1725 гг.), сделанной при опубликовании остермановского Меморандума8. Эта ошибка присутствует и в фундаментальной истории внешней политики, чьи тома выходят в издательстве "Международные отношения"9.

Эту порочную традицию трудно оправдать. Мало того, что она входит в кричащее противоречие с самим текстом Меморандума, но ведь имеется и точное указание на начало и конец подготовки документа10. В результате этой ошибки очередность создания остермановского меморандума и Венского союза рассматривается в обратном порядке. Поэтому Меморандум и выглядит как какой-то банальный анализ ситуации, сделанный постфактум, как пример "лестничного остроумия". Отсюда понятно, в общем-то, пренебрежительное отношение к этому выдающемуся памятнику российской политической мысли.

К стыду нашему заметим, что в этом смысле западная историография расставляет акценты куда более точно. Чтобы подтвердить сказанное, приведу сравнения:

В московском трехтомном "Дипломатическом словаре" вообще нет ни слова ни о Венском союзе 1726 г., ни, тем более, об авторе его проекта. В целом, выводы отечественной науки на сей счет суммирует Советская историческая энциклопедия: "После смерти Петра I Остерман, умело лавируя между различными политич. группировками, беззастенчиво интригуя против многочисленных соперников, добился высших постов в правлении…" и т.д.11 О главном - молчание. Эта ситуация сохранилась доныне, разве что в оценках Венского союза кое-где проглядывает истина.

В то же время западные авторы, вряд ли работавшие с приведенными здесь источниками, но лучше знакомые с Новой историей России, называют вещи своими именами, давно уже оперируя термином Система Остермана, как означающим общепризнанную историческую реалию. Более того, им давно оперируют в специальных трудах12, его легко найти и в самых общих биографических справочниках.13

Обратимся, наконец, к мнению на сей счет датского историка Ханса Баггера, поскольку он - один из крупнейших специалистов в российской дипломатии 1720-1730-х гг. и первый, кто попытался повлиять на упомянутый перекос в нашей науке (увы, тщетно). Говоря о А.И. Остермане и, в целом, о Венском союзе, он отмечает: "Так была заложена основа одного из самых продолжительных альянсов в истории Нового времени. Несмотря на то, что этот договор и история его подписания исследованы слабо, историки не скупятся в оценках его важности как для Европы, так и для России. Во всех, без исключения, общих исторических трудах союз, основанный на этом договоре, рассматривается как один из самых стабильных элементов международной политики XVIII в. И как краеугольный камень внешней политики России вплоть до Крымской войны, а может быть, и позднее<…>".14

Впору поразиться: весь мир отдает должное российскому дипломату Андрею Ивановичу Остерману, кроме нас.

Причина нашего небрежения данным сюжетом коренится, конечно, не в хронологическом ляпсусе, упомянутом мною выше. Она - и в общем отношении отечественной науки ко всему периоду 1725-1741 гг. Не секрет, что характеризуемый, согласно вечному клише, как "глухое время иностранного засилья"15, этот период чуть ли не оскорбляет патриотические чувства российских исследователей. Что неудивительно: на протяжении многих десятилетий все коллизии "эпохи дворцовых переворотов" рассматривались у нас как противостояние в государственной политике великорусского и немецкого начал. Сейчас положение меняется, но традиция еще сильна. Поэтому, когда нашему историку приходится упоминать о послепетровских лидерах германского происхождения, то в его творческой палитре больше всего расходуется черной краски.

Как представляется, уже настало время пересмотреть наши предпочтения в этой сфере исследовательского внимания. Что же касается вопроса о роли выдающегося российского дипломата Андрея Ивановича Остермана в создании не только Венской системы, но и, в целом, нового уровня российской дипломатии (при его участии наконец-то поднявшейся до требований "пост-вестфальской" эпохи), надеюсь, что мой доклад был на него ответом.

1 Rigsarkiv. Tyske Kancellis Udenlandske Avdeling. Special Del. Rusland B 54. Депеша датского посланника Вестфалена от 11 (30) сентября 1723.

2 На самом деле, документ был готов в марте 1725 г.

3 Герцог Голштинский был однако племянником Карла XII и его преемницы Ульрики Элеоноры.

4 Северный архив. 1828. Ч.31. №1. С.53-56, 60-61.

5 Rijks Archief te s'Gravenhage. De liasen Rusland. Briven van den Nederlandschen Resident in Rusland W. de Wilde en Secretaris M. de Swart aan den Griffier der Staten Generaal Ao 1725 (van №170 tot №780) en Ao 1726-1729 (van №781 tot №1070). Wilde, 1726, № 800.

6 АСПБИИ. Ф. Воронцовых. Оп.1. Д.77/42. Л.157-165.

7 Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.II. Л., 1924. С.295.

8 Северный архив. 1828. Ч.31. №1. С.1.

9 История внешней политики России в XVIII в. М., 1998. С.60.

10 Письма посла Франции в России Ж. Кампредона. Сб.РИО. 1887. Т.58. С.3, 65.

11 Советская историческая энциклопедия. Т.Х. С.655.

12 Напр.: Duchhardt H. Balance of Power und Pentarchie. Internationale Beziehungen, 1700-1785. Paderborn; Mьnchеn; Wien. 1997.

13 Neue Deutsche Biographie. Bd.XIX. 1999. S.620.

14 Bagger H. Ruslands alliancepolitik efter freden i Nystad. Kшbenhavn, 1974. S.231-232.

15 Семеникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. М., 1999. С.160.