|
Вопрос к Тютчеву Я Тютчева спрошу, в какое время гонит
В.Б. Кривулин, 1970*
«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичев
23 ноября 2005 г. – доклад доктора философских наук профессора СПбГУ Валерия Николаевича Сагатовского Почему наше общество не принимает «русскую идею»**
В.Н. Сагатовский: В последнем номере газеты «Аргументы и факты» было опубликовано интервью с режиссером Вадимом Абдрашитовым. В частности, там я обратил внимание на такую фразу: «В нашем обществе все время повторяют: мы не знаем, что такое «русская идея». Но, может быть, – говорит он, – надо обратиться к наследию наших предшественников и почитать, что там написано». Я абсолютно с ним согласен. В свое время я проделал такую работу и в 1994 году опубликовал книгу под названием «Русская идея: Продолжим ли прерванный путь?» Там я ничего не фантазировал, просто серьезно прочел то, что было сделано до нас, и систематизировал это. Во всяком случае, я знаю, что такое «русская идея». Понятно, конечно, что любой текст может получить разную интерпретацию, но давайте тогда спорить о точности интерпретаций, зачем же делать такие заявления: «Мы не знаем». А если люди не читали, или читали, но не поняли – это другой вопрос. И я задумался: а почему же так? Почему так активен вот этот хор незнающих, непонимающих, а самое главное, почему эти идеи практически оказываются невостребованными? В этом выступлении я хочу поделиться своей интерпретацией «русской идеи», а другой у меня нет. Можно с ней соглашаться или не соглашаться, но лучше - конструктивно обсуждать. Сначала я позволю себе просто предпослать дальнейшему изложению основные понятия, которые, на мой взгляд, составляют суть «русской идеи», для того чтобы вы хотя бы интуитивно представили себе, о чем идет речь. Потом я скажу, почему все это не находит ответа, а затем постараюсь более детально раскрыть содержание «русской идеи». Итак, я полагаю, что в основе «русской идеи» лежит такое понятие, как «воля к любви». Может быть, не точно называть это понятием, это некий фундаментальный настрой на мир. «Воля к любви» может получить дальнейшую конкретизацию через идею «соборности». Вот «соборность» - это центральная характеристика «русской идеи», а принцип антропокосмизма – это основной мировоззренческий принцип, который вытекает из «русской идеи». Практическое острие, практическая реализация такого подхода выражается через понятие «общего дела». Причем, не надо ассоциаций с Федоровым. Я беру сам термин «общее дело», но, понятно, не в Федоровской интерпретации. «Общее дело» нашей эпохи – это ноосфера. Опять-таки, это можно трактовать очень-очень по-разному, я потом постараюсь все эти вещи раскрыть. Но сначала позвольте мне остановиться на том, почему же все эти идеи, которые есть в литературе, о которых много интересного, хотя и спорного написано, ну, почему они в жизнь-то не идут? Первая причина – это, если хотите, низкий уровень методологической культуры многих людей, которые берутся за обсуждение этих проблем. Неудовлетворительность уровня методологической культуры, на мой взгляд, проявляется в двух вещах: во-первых, плохо понимают, что такое идея культуры, а во-вторых, вечное стенание: «Это слишком абстрактно, это далеко от нашей жизни». Позвольте на этих двух моментах остановиться. Идея в технике – это какой-то принципиальный механизм данного устройства, который позволяет сделать данное изобретение. В культурологии идея – это нечто другое. Идея – это то, что отвечает на вопрос: «Во имя чего живет эта культура, эта общность? Чем дышит этот менталитет?» А ведь, что у нас порой понимают под идеей, когда говорят «русская идея», «национальная идея»? Иногда это понимают так. Каждый народ хочет выжить и благоденствовать – вот это и есть «русская идея». Так чем это лучше, чем известные лозунги: «Германия превыше всего», «Грузия превыше всего»? Каждый народ хочет выжить, сохранить себя, особенно если он вымирает. Благоденствовать – но это ведь не идея! Это элементарная задача. Иногда под идеей хотят понимать какой-то громкий лозунг, какой-то слоган, но это тоже не идея, это в лучшем случае, форма идеи. Часто под идеей понимают какую-то задачу, которая данному автору представляется неотложной и первоочередной. К примеру, президент Путин заявил: «Наша национальная идея сейчас – это конкурентоспособность». Согласитесь, кто против конкурентоспособности, но разве это идея? Разве это ответ на вопрос: во имя чего мы хотим добиться этой конкурентоспособности? Любой народ, который претендует на то, чтобы считать себя великим хочет и должен быть конкурентоспособным, но во имя чего? Вот эти вещи плохо понимают. Более того, ведь не каждое общество имеет вот такую идею. Может быть, народ или страна говорит: мы примыкаем к общим идеалам, допустим, Запада. Ну, вот нет своей идеи, и в этом нет ничего плохого. Потому что, все-таки, идея – это нечто великое, идея - это то, что выражает именно лицо данной культуры, и в идеале, так сказать, идею со знаком плюс. Это то, что может иметь всечеловеческое значение, не теряя, естественно, специфики данной культуры. Это может быть «ответ на глобальный вызов», если вспомнить терминологию Арнольда Тойнби. Поэтому «русская идея» – это ответ на вопрос: во имя чего хочет жить русская культура? И это также ответ на вопрос: может ли быть «русская идея» ответом на вызов современной проблемной ситуации России и человечества? Идеи могут быть, конечно, разными. Скажем, американская идея – «американская мечта». Ее, действительно, можно выразить в виде слогана. В свое время мне приходилось читать американский учебник культурологии, и там выделяют три основные базовые ценности американского образа жизни: свободу, затем не просто свободу, а свободу с опорой на себя. И для чего же эта свобода с опорой на себя? Для достижения максимального богатства. Это идея, как бы мы к ней не относились. Это, действительно то, что может сплотить нацию, дать образец и мобилизовать. Мы можем говорить об идее воли к власти. Это идея западной цивилизации, «фаустовской цивилизации», как называл ее Освальд Шпенглер: «Вперед, ввысь! Подчинять небо, подчинять себе мир!» Как бы мы не относились к этой идее, это, безусловно, идея. Мы можем говорить об идее японского духа. А считать идеей конкурентоспособность, или повышение производительности труда, или решение демографической ситуации – это очень важные задачи, но это не ведущая идея культуры. Теперь относительно упреков в абстрактности. О моей интерпретации русской идеи иногда говорят: «Это далеко от нашей жизни, это настолько абстрактно». Но простите, заниматься философскими мировоззренческими проблемами и не быть на достаточно высоком уровне абстракции - лучше ими вообще не заниматься. Иногда пишет человек о «русской идее» - сплошные ассоциации, коннотации, примеры. Возникает вопрос: «А что он подразумевает под «русской идеей»?» Не хватает уровня абстракции. Идею, ценность, нельзя до конца выразить в понятиях; для меня это очевидно, я не рационалист и не сциентист. Но подход к ее пониманию должен быть достаточно строг, во всяком случае, мы должны понимать друг друга – о чем мы говорим. И без этого здесь никак не обойтись – без абстракций. Ибо абстракция выражает предельные характеристики человеческого бытия. Давайте проведем проверку самих себя. Допустим, вам человек скажет: «Есть три основных отношения к жизни: уход от жизни (в нирвану или еще куда-то), использование жизни для максимальной прибыли, для развлечений, для наслаждений, для погони за новизной, за волей к власти, и преображение жизни во имя высших духовных ценностей». – Это слишком абстрактно? – для меня, например, нет. Другой вопрос, что от этих абстракций надо двигаться к конкретному и посмотреть, как эти высокие идеи и абстракции мы можем конкретизировать, чтобы приложить к нашей грешной запутанной жизни – это уже другая задача. А двигаться-то надо от абстрактного. Когда этого не понимают, тогда и не понимают, о чем говорить, что за национальная идея. И само собой понятно, что нельзя собрать бригаду исследователей на подмосковную дачу и сочинить национальную идею. Она есть или ее нет, она или органически созрела в культуре, но почему-то спит, почему-то не востребована, и наша задача ее востребовать, либо не о чем и говорить. Это первая причина. Вторая причина. На мой взгляд, ее можно обозначить так: западничество нашей образованщины. То есть, значительная часть наших интеллектуалов, которые считают себя интеллигенцией, или уже не считают, а считают себя просто интеллектуальными работниками, они настолько плохо знают историю нашей культуры, историю русской отечественной мысли, что вот читаешь, и диву даешься – никакой русской философии нет, вся русская философия – это перепев зарубежной философии, и так далее и тому подобное. Ну, это просто невежество. Не знаете – так и скажите. Мы действительно можем почерпнуть колоссальные сокровища в мудрости наших предков. Если мы это не делаем – это наша ущербность. Но, тем не менее, значительная часть наших гуманитариев это не делает и этого не знает, и не хочет знать. Третья причина, пожалуй, самая трагичная – это извечный раскол русского общества: русское крестьянство, когда оно было, русское чиновничество, которое сейчас становится только хуже и хуже, русская интеллигенция, в той мере, в какой она еще жива. Это совершенно разные явления. Граждане Соединенных Штатах, по крайне мере, пока белое протестантское меньшинство еще не стало абсолютным меньшинством, а скоро оно им станет, они могут быть объединены «американской мечтой». В каких-то кварталах, живущих на пособие «американская мечта» никого не объединит. Но самую деятельную часть американского общества «американская мечта» объединяет. Я не даю оценку – нравится мне это или не нравится. Но это факт. Японский дух в свое время объединял японцев. А вот каким образом «русская идея», выстраданная лучшими представителями духовной жизни России, может сейчас реально объединить русское общество – с его положением, когда большинству людей вообще не до чего, им бы выжить, им бы заработать, некогда думать, они оболваниваются соответствующей пропагандой, происходит манипуляция их сознанием. Что такое наше чиновничество в этой аудитории не надо объяснять – какая им там «русская идея», кроме денег, власти, зарубежных счетов им вообще ничего не надо. А значительная часть тех, кто имеет эрудицию, знания и время, как я уже сказал, пленена западными предрассудками. Это трагично, и поэтому встает вопрос: может ли «русская идея», даже если какая-то часть русского общества ее осознает, выполнить объединяющую роль? Но к этому я вернусь в конце своего доклада. И, наконец, четвертая причина – это наш интеллигентский индивидуализм. Каждый пишет свою книгу, свою статью, и считает долгом, честью и доблестью показать именно свою оригинальность. Я думаю, что если мы будем двигаться именно таким образом, мы никогда ничего не сделаем. Для того, чтобы отвечать на вызов современности, нужен мозговой штурм, нужен конструктивный подход, нужен не якобы «толерантный подход»: «вот вы думаете так, а я думаю иначе», «это только ваше мнение, а это мое мнение» - ну, это посиделки, это тусовка. Если мы действительно хотим что-то решать мы должны сделать акцент на общее дело – думать не о том, что я сказал, а о том, что он сказал, подхватить положительный момент его, моей, еще чьей-то мысли и выработать что-то общее. Есть у нас для этого культура поведения на наших конференциях? Нет еще, ее только предстоит вырабатывать. В результате всего этого замечательные находки наших предков остаются невостребованными. А теперь позвольте раскрыть свою интерпретацию – как я понимаю «русскую идею». Слова, которые я для этого употребляю, были произнесены, проинтерпретированы не раз, задолго до меня. Единственно, что я делаю - это систематизирую, и, конечно, даю некоторую свою интерпретацию, каковую, разумеется, не считаю бесспорной, и с удовольствием бы конструктивно это обсудил. Итак, почему же на первое место я ставлю «волю к любви»? Я буду давать не чисто исторический анализ. А анализ, если хотите, практический: что сейчас, какая основная идея ведет мир к планетарной катастрофе? Какая основная идея породила глобальные проблемы современности? Это идея западной цивилизации - воли к власти. Кстати, на этом примере я могу вам хорошо показать, как от абстрактного можно легко переходить к конкретному. Мы, философы, гуманитарии, понимаем, что такое воля к власти. А вот скажем бизнесмен или политик – ему это непонятно. Хорошо. Я перевожу на их язык: воля к власти – это стремление к получению максимальной прибыли. Это понятно? Если вся цивилизация стоит на том: обмани, предай, конкурируй, толкайся локтями, но получи максимум прибыли! А что такое прибыль? – Это и есть власть над миром, власть над конкурентом, власть над благами, которые удовлетворяют мои растущие потребности. Это же совершенно конкретная вещь, и вся современная цивилизация зиждется на стремлении к максимальной прибыли. Скажите, если эта ориентация останется ведущей, мы сможем избежать экологической катастрофы? Чего стоит десяток конференций по типу той, что имела место в Рио-де-Жанейро по «устойчивому развитию»? Разве какой-нибудь олигарх, если ему светит прибыль, будет смотреть на наши кабинетные фантазии и призывы? Какое там «устойчивое развитие»! То, что дает ему прибыль, то он и будет делать! Значит, какой здесь вызов современности? Я глубоко убежден, что ни самоотверженные усилия экологов, ни технология безотходного производства, ни многое другое - я не говорю, что это ненужно, это все очень нужно, но все это не решит проблемы, если не произойдет радикальной переоценки ценностей. Если мы не откажемся от этого ведущего принципа – «воли к власти». А что, простите, противостоит воли к власти? Я обращусь к истокам русской современной мысли, к ранним славянофилам, Киреевскому и Хомякову. «Воля к любви» - это выражение принадлежит Алексею Степановичу Хомякову. Вот когда это было сказано: когда Хомяков и Киреевский анализировали соотношение трех основных христианских конфессий – православия, католицизма и протестантства – они говорили именно о воле к любви, как основном принципе. Что такое воля к любви в противоположность воле к власти? Воля к власти это вот что такое: передо мной объекты, я субъект; они (вспоминая терминологию Хайдеггера) дают мне «постав» вещества и энергии, а я их по максимуму использую. Ну, и природа бьет меня бумерангом, и мы имеем то, что имеем. Что такое воля к любви? – Это когда мы говорим миру «Да!», когда мы приемлем мир, когда мы признаем его самоценность. Смотрим на него не просто как на средство удовлетворения своих потребностей. Но опять-таки, вы мне можете возразить: «Простите, это такая слабосильная христианская проповедь в современном рыночном мире, в мире килеров - призыв к любви…». В скобках замечу, что воля к любви – это идеал, а я полностью разделяю позицию Ивана Александровича Ильина, выраженную в его знаменитой дискуссионной книге «О сопротивлении злу силой»: добро должно быть защищено, зло надо бить. Любовь – это принцип. Если говорить в терминологии верующих, это стремление к обожению мира. Если говорить в терминологии светской, нейтральной - сделать этот мир лучше не просто для нас, потребителей, а сделать этот мир лучше для самого мира в целом, мира, органической частью которого мы являемся. Говоря современным научным языком - обеспечить коэволюцию биосферы и общества, совместное, взаимодополняющее развитие. Вот как реально предстает воля к любви – это смена идеологии жадного упивающегося своей силой максимума на идеологию оптимума. Как видите, я говорю о совершенно конкретных вещах. Не максимум победы силы, а оптимум развития личности, общества и природы. Что это значит, если конкретизировать? На уровне категориальном воля к любви выражается в ценности соборности и принципе антропокосмизма. Что это такое? Определений соборности есть несколько десятков. Но вообще все это вариации того, что сделал Алексей Степанович Хомяков. В 1911 году Александр Николаевич Бердяев опубликовал свою книгу, которая так и называется: «Алексей Степанович Хомяков». И вот он суть Хомяковского понимания соборности передает предельно кратко, это самое краткое определение соборности, которое мне известно: «Соборность, - пишет Бердяев, – есть общение в любви». Как видите, это конкретизация «воли к любви». Между тем, в наше время в трактовке соборности мы сталкиваемся с элементарной, как бы это сказать помягче, некорректностью, когда через запятую, например, пишут: «Коллективизм, общинность, соборность», как будто соборность - это архаическое понятие. Гораздо более прав современный исследователь С.С. Хоружий, который соотнес понятие коллективизма, индивидуализма и соборности прямо-таки в соответствии с гегелевской триадой. Тезис - «первобытный коллективизм», антитезис – возрожденческий индивидуализм, и синтез – это соборность. Вот это мне представляется подходом правильным и разумным, но «Коллективизм, запятая, соборность» - это, извините меня, неграмотно. Итак, давайте раскроем смысл понятия соборности. Как-то я делал доклад о соборности, поднимается один господин и говорит: «А ваше понимание соборности согласуется с тем, которое есть в православной церкви?» Ну, это взгляд ортодокса. Я полагаю, что уже у Хомякова мы можем двояко читать соборность. Хомяков был глубоко верующим человеком. Понятно, что он понимал соборность в православной интерпретации. Но я полагаю, что этот взгляд может быть интерпретирован вполне светски. Несколько забегая вперед, мы можем русский космизм по-разному интерпретировать – и в религиозном и в светском варианте, и моя личная позиция: не вырывать пропасть между этими двумя интерпретациями, а наоборот, сосредоточится на общем – на согласии, на единстве. Так вот, что такое соборность в светском варианте? Это определенное отношение между индивидуальностями и целым. Индивидуальность – это неповторимость каждого из нас, целое – это то, что является тем, во что входят эти индивидуальности. Если вспомнить Ясперсовскую трактовку трансцендентности, которая «объемлет» индивидуальные экзистенции – это может быть Бог, это может быть космос, человечество, твой народ, твоя культура – это уже вариации, конкретизация, суть-то не в этом, а в том, какое отношение между индивидуальностями и целым. Вот это отношение – это и есть отношение любви. Любовь объединяет в целом эти индивидуальности – вот это суть идеи Хомякова, и других авторов, которые следуют такой линии. В самом деле, а что такое любовь? Вы знаете, что еще в древности этот термин имел пять значений. Понятно, что это не любовь к яблочному пирогу, или то, что нынешняя культура подразумевает под «давайте займемся любовью». Подлинная любовь – это внутреннее сердечное, я подчеркиваю это слово, признание самоценности другого. Под сердцем я подразумеваю то, что в свое время имел в виду П.Д. Юркевич, учитель Владимира Соловьева. Точно также я отношусь к целому, предполагая, что целое (в религиозной трактовке это ясно – Бог) нас любит, Бог признает нашу самоценность, а то, что мы признаем самоценность Бога, – о чем тут и говорить! Сложнее дело обстоит, когда мы говорим о более земных вещах. Можем ли мы признать самоценность природы? Можем ли мы признать самоценность государства? Или только государство должно уважать наши права и свободы? Можно ли признать самоценность своего народа и культуры? При условии, что это целое не смотрит на нас, как на винтики, как на солдата партии, оно признает самоценность нашей индивидуальности. Вот если между индивидуальным и целым существует такое отношение, скажите, снимаются здесь положительные моменты коллективизма, и индивидуализма (с некоторым огрублением восточного коллективизма и западного индивидуализма)? Я думаю, что да. Потому что коллективизм говорит так: общественное выше личного, как утверждали у нас в советское время. Ты – винтик, а индивидуальность говорит: «Нет ничего выше меня любимого, я центр мира, а остальные – нанятые мною слуги». Но в тоже время, в коллективизме, бесспорно, есть плюс, что человек уважает, любит и принимает нечто большее, чем он сам. В свое время очень остроумно выразился тот же Бердяев: «Личность, для которой нет ничего надличностного, перестает быть личностью». Современная цивилизация это блестяще подтверждает. А в индивидуализме бесспорно, конечно, то, что человек должен уважать себя, любить себя, проявлять себя, самовыражаться – но как? Помните эти слова Маркса, которые более интеллектуальные коммунисты произносят с большим удовольствием, что подлинное богатство человека – это самовыражение без заранее заданного масштаба. Это все тот же западный индивидуализм. Масштаб должен быть задан: это любовь к другому, любовь к целому, это великое чувство меры, это великое чувство единения, когда индивидуальное и целое по внутреннему зову сердца, по фундаментальному настрою любви признают самоценность друг друга. Дело в том, что эти вещи получают совершенно конкретное применение, если их так, ступенька за ступенькой приближать к реальной жизни. Давайте попробуем дать их политическую интерпретацию. Индивидуализм дает нам модель либерального общества, а коллективизм в пределе дает модель тоталитарного общества. У меня нет сейчас времени доказывать, что обе модели себя не оправдали. Либеральное общество в Европе и США скоро, под напором варварства тоталитаризма, либо погибнет, либо в значительной мере откажется от либеральных свобод. Это совершенно очевидно. Что такое тоталитаризм, я думаю, здесь тоже есть понимание. А можно ли построить общество подобное тому, что крупнейший русский юрист, философ Павел Иванович Новгородцев называл обществом «агиократии». Агиократия – власть святынь, не власть какого-то земного бога, вождя, передового класса, избранного народа, высшей расы – вот этот весь тоталитаризм отбросим, отбросим либерализм, который не видит ничего, кроме потребления, наслаждения, развлечения и экстрима со стороны индивидуальности – это путь к гибели, это путь к катастрофе. Значит, нужно строить такую модель, которая бы основывалась на идее соборности. Некоторые сопоставления. Как называл идею соборности Бердяев? – Коммюнитарность. Современная католическая церковь, когда она говорит о солидарности, не имеет ли она в виду, хотя и не тождественное, но нечто из того же рода, из рода соборности? Это путь. И путь отнюдь не абстрактный. Я глубоко убежден, что из картины мира, соответствующей эпохе индустриальной культуры (вспоминаю замечательную книгу Вышеславцева «Кризис индустриальной культуры»), из нее, из этой индустриальной культуры вырос принцип антропоцентризма. Ну, так, поэтапно: Возрождение, Реформация, Просвещение. А затем крах: две первых мировых войны, опыт тоталитаризма в Германии и в России и так далее. Сейчас на наших глазах вырастает принцип антропокосмизма. Это не маленький кусочек, не маленький аспект мощного движения русского космизма, как некоторые думают, а базовый принцип грядущего мировоззрения в такой цепочке: космоцентризм, теоцентризм, антропоцентризм, и ответ на вызов современности – это принцип антропокосмизма. В самом деле, как это связано с сердцевиной – с волей любви, с соборностью? Антропокосмизм – что это такое? Это диалог и сотворчество человека и мира. Человек не считает себя победителем мира на основе своей силы, а свои силы и знания он добровольно ставит на служение общему делу совершенствования мира. В религиозном варианте мы говорим: обожение. Но возможен и светский вариант. Был такой биолог Николай Григорьевич Холодный, у него есть работа об антропокосмизме. И вот он так характеризует чисто светский вариант, он был материалист. В отличие от антропоцентризма – это отношение к миру как нашему дому и саду. Не язык – дом бытия. Русский космизм никогда не замыкался в социокультурной скорлупе, столь характерной для психологии и идеологии жителей мегаполиса, он всегда шел дальше, глубже к природе, к космосу. Мир – это не просто кладовая, откуда мы качаем нефть, газ и так далее, превращая его в помойку. Это дом и сад. Хотите пример светского варианта антропокосмизма? – «Туманность Андромеды» одного из великих мыслителей XX в. Ивана Ефремова. У него есть такой образ: по Земле будущего можно будет пробежать босиком, не поранив ноги. Мир как дом и сад. Благоустроенный мир, в котором мы любим природу. У меня сейчас нет времени говорить о софийности. Вспомним Сергея Николаевича Булгакова, как он говорит о том, что мы должны согреть своим дыханием озябшую природную тварь, не использовать ее в наших интересах, не сделать ее, как Маркс говорил, «неорганическим телом человека», удовлетворяющим наши постоянно растущие потребности, а вступить с этой природой в сотворческий диалог. И в этом смысл жизни – диалог и сотрудничество с миром. Хайдеггер тоже говорит сказать миру «Да». Но какой мир он имеет в виду-то, по сути дела? Мир сугубо социокультурный. Так в этом великое отличие «русской идеи», что она не утратила живой связи со сверхсоциальным и сверхкультурным. Допустим, мы эти вещи приняли. Представьте себе, что лица, принимающие решения, думают не только о конкурентоспособности, не только о том, чтобы догнать и перегнать и «жить как белые люди», а думают о такой стратегии, в основе которой лежит соборность и антропокосмизм. Ну, пофантазируем немного. Тогда они спросят нас, в чем же это должно выражаться на практике? Ведь что такое нам предлагают сейчас на практике? – «Будь успешным!» Кто-то будет успешным, как Абрамович, а кто-то будет успешным как владелец ларька или философ, получивший очередной грант. Неважно, будь успешным, заботься о своей семье, деньги зарабатывай, торгуй, рекламируй, обманывай. Русская же идея говорит об Общем деле. Опять-таки, традиция нашей культуры. Я не случайно взял этот замечательный термин Николая Федоровича Федорова. Не буду сейчас говорить о фантастичности утопии воскрешения умерших. Это особая тема. Но сама-то идея Федорова какая? – Идея такая, что западное общество – это насквозь политически-юридическое общество. Кстати, параллель. Когда об этом говорит Семен Людвигович Франк, он говорит о двух уровнях организации общества – внешняя общественность (политика и право) и… соборность! Вот это идея русской культуры. От души, от сердца, от соборности. А не просто на всякий случай таскать за собой адвоката и судиться по каждому пустяку. Так вот, опять делаю скачок к практике. Что это на практике означает? Это означает не успешный мой бизнес, но идущее от души и от сердца участие в Общем деле. А что является общим делом, способным сердечно, а не расчетливо объединить человечество? Не на принципах утилитаризма: «Махай своими руками так, чтобы не задевать нос другого джентльмена, иначе, он твой нос заденет». Что, вообще говоря, сейчас способно решит глобальные проблемы современности? Проблемы экологические, военные, проблемы диалога культур? – Только сознательный переход к ноосфере. Тут опять-таки спор о словах. Сейчас человек эрудированный скажет: «Я помню, что писал Вернадский о ноосфере, он говорил, что это некая мировая биогеохимическая оболочка земли, в которой аккумулируется культурная энергия». Да, действительно, такое понимание ноосферы имело место. Есть ли такая оболочка? Не знаю, никто этого пока не проверил. Так же как не проверил аналогичную гипотезу Льва Николаевича Гумилева. Мне лично эти гипотезы очень симпатичны, они представляются правдоподобными, но суть-то не в этом. Термин «ноосфера» давно приобрел не энергетическое, а содержательное значение. Еще в 20-е годы Павел Флоренский, переписываясь с Вернадским, написал ему: «Мне было бы гораздо лучше, если б Вы говорили не о ноосфере, а о пневматосфере», т.е. сфере духа. В духе нашей русской восточнославянской культуры, в сердце и душе, которые, конечно, глубже разума. Ну, прижился термин «ноосфера», давайте не придираться к словам, мне всегда смешно и раздражает, когда начинают спорить о чем-нибудь вроде: «экология – это чисто биологическая дисциплина»! Да мы давно говорим об экологии культуры, об экологии человека, зачем о словах-то спорить! Так вот «ноосфера». Дословный перевод – «сфера разума». На самом деле, сейчас многие склоняются к такому пониманию, что ноосфера – это особый способ решения отношений между обществом, личностью и природой, и между человеком и миром в духе антропокосмизма. Если говорить более конкретно, в духе коэволюции, мы должны заботиться о природе, о сохранении видов растений и животных, о разнообразии ноосферы, создании подходящих биогеоценозов и так далее не просто как рачительные утилитаристы-хозяева, а на софийных основах, исходя из нашей любви к природе, исходя из признания её самоценности. И точно так же мы не можем погубить себя во имя природы. Те экологи, которые говорят: да пусть волки пожирают людей, но волков надо сохранить – это другая крайность. Зачем в крайности-то впадать? Мы не можем не продолжать изменять природу, а изменение невозможно без нанесения вреда ей. Куда от этого денешься? Мы должны минимизировать этот вред. Возьмите финское и российское строительство в лесу, то есть строительство, которое вписывает строящееся в экологический пейзаж и даже улучшает его, и то, что оставляет вокруг себя порубленный лес, помойку и так далее. Речь о том, что разум человеческий организует ноосферу не просто в интересах человека, а в интересах общества и природы. Личность выступает также не просто как винтик общества, а как самоценность. Но эта личность и к обществу относится как к самоценности, а не как к дойной корове. Ноосферное общество находит оптимум – не минимум аскетизма или максимум того, что Сорокин называл «чувственной цивилизацией», а именно оптимум отношения цивилизации и природы, т.е. опять-таки, диалога сотворчества. Есть ли другой путь решения глобальных проблем современности? Опять-таки, вы можете сказать: да что вы фантазируете? Взгляните вокруг! Да, я гляжу вокруг, и мне становится очень грустно. Возможно, что мы уже проскочили момент, когда человечество, Россия, в частности ещё может предотвратить катастрофу. Вы знаете причту о двух лягушках: одна, попав в молоко, опустила лапки и пошла на дно, а другая из последних сил билась, билась, взбила молоко в сметану и выпрыгнула. Биться надо до последнего, надежда умирает последней. Хотя, если взять то, что сейчас делается с миром – вот это господство вульгарной массовой культуры, особенно отвратительное, когда это имеет место среди интеллектуалов, всякие постмодернистские игры – пир во время чумы, то невольно думаешь – какая тут соборность, какая ноосфера? О чем тут говорить? И все-таки, великие идеи пробивают себе дорогу. Во всяком случае, другой альтернативы я не вижу. Неужели вы думаете, что современная линия развития не приведет человечество к гибели? И мы будем жить так, как пишут западные фантасты: торговать и воевать в космическом масштабе? Смешно, мы взорвемся на нашей планете, это очевидно. Более того, мы не просто взорвемся, а нас взорвет кучка жадных варваров, и все начнется сначала, радиоактивное средневековье. Ну, а в России? Это трагедия. Понимаете, я проведу очень грустную аналогию. Христианство тоже не нашло реализации на той земле, где оно появилось, оно реализовалось на других землях. Действительно, сплотит ли «русская идея» именно россиян, найдет ли она отклик именно в русском обществе? Не знаю. Почему не знаю? Да из-за все той же раздробленности нашего народа, жутких условий жизни, разврата наших олигархов и чиновников. И совершенно безответственной прозападнической манкуртской позиции тех, кто считает себя интеллектуалами, а на самом деле являются «образованщиной». Мы живем в трагической стране, я всегда люблю приводить такой образ: где есть более лирические песни о природе, чем в России? И где есть более жуткая экология? - там же. Это трагедия нашей страны, это особый вопрос. Наш народ устал от всех мук XX века. Сможет ли он воспрянуть? Я не знаю ответа. Во всяком случае, тот, кто считает себя интеллигентом, по крайней мере, пытается не утратить этот облик (а слово «интеллигент» я понимаю в точном значении этимологии – «понимающий», тот, кто способен понимать другого и целое, не просто понимать логически, а понимать и сердцем, любить) не может не работать в этом духе, не проповедовать, не стремиться к этому. А что получится – это другой вопрос. Представьте себе, что руководство России провозгласило: «Да, вот это мы несем миру!» Не ценности Запада, не тоталитаризм, а соборность и антропокосмизм, проявляющиеся в Общем деле, способном сплотить Планету. Именно в этом всечеловечность русской культуры, это мы можем предложить миру, задыхающемуся в тисках глобальных проблем и под властью определенных финансовых наднациональных корпораций. И разве может быть великий народ без великой идеи? Разве может подняться с колен страна, которая предлагает всего лишь: будьте успешными и конкурентоспособными? Урвать миллион или сто тысяч? – А кто сколько может. Такая трагическая ситуация сейчас. Я, по крайней мере, понимаю, что такое русская идея. Не знаю, найдет ли она достаточное количество сторонников. Кстати, это иллюзия, чтобы идея объединяла всех, – этого никогда не было. Американские социологи показали: достаточно 2-4% активного населения, чтобы переломить ситуацию в любом направлении. И кое-кто именно так в этом мире и поступает. Увы, не мы…
Вопросы А.А. Ермичев: Спасибо Вам, Валерий Николаевич! Порядок нашей работы такой. Первоначально – вопросы. Пожалуйста, те, кто захотят задать вопросы, делайте это по возможности кратко и не превращайте вопрос в выступление. Потом желающие могут высказаться и по содержанию выступления Валерия Николаевича, и по содержанию задаваемых вопросов. Так что, пожалуйста, прошу! Александр Анатольевич! А.А. Клестов: Спасибо, Валерий Николаевич, за очень объемный и эмоциональный, с болью произнесенный доклад. Вопрос следующий, Вы все время делаете отсылки: вот это запад, это не наше, это чужое. Слово «Запад» можно конкретизировать? Соединенные Штаты – отдельный континент, а что в вашем понимании Запад? В.Н. Сагатовский: Я разделяю бердяевскую идею Востокозапада: Россия как мост между Востоком и Западом. Я не сомневаюсь, что на Западе много хорошего. Если прозвучало так, что я антизападник, то, ну, ведь всегда что-то исказишь в кратком выступлении. Но под Западом, когда я говорю в отрицательном смысле, я понимаю ту культуру, которая возникла прежде всего в англосаксонских странах, на основе протестантизма, и постепенно выродилась, как это в свое время Вебер показал: сначала деньги делали ради того, чтобы прославить Бога, а затем Деньги с большой буквы стали новым богом. И теперь не просто деньги, а наслаждение, игра, «Homo ludens», массовая культура в вульгарном выражении, «конец истории» в духе Фрэнсиса Фукуямы. А.А. Ермичев: Олег Валерьевич, пожалуйста. О.В. Самылов: (издалека, с конца зала, плохо слышно, об отношении «русской идеи» к политике, националистам) В.Н. Сагатовский: Я понял. Это очень сложный вопрос. Попробую ответить, как я понимаю. Там, где Назаров критикует цивилизацию Запада, в том смысле, как я ответил на первый вопрос, я целиком с ним. Когда начинаются все эти фантазии о народной монархии – это моя точка зрения, простите – для меня это фантазия, которая не соответствует реальности. Либо это такая вера. Веру можно уважать, но можно и не надеяться на веру, если она иррациональна. А может быть это и политика, как, например, партия «Родина» говорит о православии. Я что-то не очень верю Рогозину, когда он говорит о православии. Не надо играть такими вещами в политических целях. И уж если интерпретировать уваровскую формулу: «Самодержавие, православие, народность» - это тема особого разговора. Предельно кратко я выражу свое к ней отношение так. Православие, по крайней мере, последнюю тысячу лет – это, бесспорно, один из краеугольных камней развития русской культуры, который из нее не вынешь, так же как протестантизм из западной культуры. Затем, самодержавие. Если его интерпретировать как доверие к власти, а не постоянные политические интриги между тремя ветвями властей демократии – я за. Но когда его интерпретируют как наследственную монархию, это архаизм, который не стоит догматизировать. Что такое народность, я, честно говоря, не знаю. Единство самодержца и народа? Если это понимать так, что власть служит народу, а народ верит власти – это соборность, я с этим согласен. Но ведь этого не было ни в одной реальной монархии, в том числе, в русской монархии. То есть, я боюсь догматизма, я боюсь людей, которые говорят: «Вернемся к этой формуле Уварова, или вернемся к чистым догматам православной церкви, и все будет в порядке». Не будет в порядке. Жизнь сейчас сложнее, чем эти установки. Видите, я что-то вижу здесь положительное, что-то не принимаю, но мировоззренческим кредо, эта интерпретация русской идеи, на мой взгляд, однозначно, служить не может. Р.Н. Демин: Валерий Николаевич, в поисках ответа на вынесенный на сегодняшний семинар вопрос Вы обращаетесь к опыту других стран? Я имею в виду следующее. В 1930-40 годы в Польше, в 1950-60 гг. в Италии, в 1970-80-е гг. в Испании разрабатывались мессианистические варианты такие национальных философий, близкие весьма к поискам русской философии XIX в. – начала XX в. Вы в своих поисках учитываете опыт этих стран? В.Н. Сагатовский: Не могу сказать, что сильно с этим знаком. Но, коль вы затронули проблему мессианства, я, кстати, упоминал этот термин и сильно пожалел, потому что термин сильно уязвимый. Националистическое мессианство, как его сейчас украинские националисты исповедуют – это, честно говоря, опасная фантазия. Понятно, что народ обиженный, народ, ущемленный в истории, и в то же время, богатый духовными традициями, склонен к мессианству. Я русское мессианство понимаю совершенно иначе. Знаю, что всякий образ хромает, будет ли правильно понят мой образ? Я считаю, что мессианство «русской идеи» в том, что «Третий Рим» (Москва, конечно, давно утратила право на это высокое звание) должен служить святой Руси, а не наоборот. Мессианство «русской идеи» во всечеловечности русской культуры, а не в превосходстве. Русская культура по природе синтетична, всечеловечна, уважительна к другим народам. В этом смысле русское мессианство выгодно отличается. Поэтому когда его переводят в формулу: «Россия превыше всего», то чем это лучше, чем «Грузия превыше всего» и т.п.? – Ничуть не лучше. Гость: Я случайный гость. Валерий Николаевич, в вашем выступлении звучит «русская идея», как Вы ее представили - это та идея, которую могут реализовать русские люди – почему, собственно? Приведу простой пример: немецкий и французский социализм – хорошая идея для России оказалась. Какие основания, помимо русских песен, русской души (в понятии весьма неопределенном), существуют для такого утверждения? Почему эту идею должны реализовывать мы? Не потому что я лентяй, но когда я прослушал доклад, возникает ощущение печальной грусти. Красиво, но как бы вот не для нас. В.Н. Сагатовский: Один известный петербургский философ, ознакомившись с моим представлением о русской идее, сделал такое замечание: «Вообще-то это неплохо, только почему ты эту идею называешь “русской идеей”?» Понимаете, хорошие мысли есть у каждых народов. Если меня так поняли, что я не вижу хорошего за пределами русской культуры, это не так. Нам надо очень много учиться у других культур. Но вот это, простите, выношено в русской культуре. Это не значит, что этого нет в других культурах, но не в таком единстве, не столь ярко. Так же как «американская мечта» - не только американцы стремятся к богатству, но это наиболее ярко выражено в Америке. А вот что касается того, готовы ли мы, реальные русские люди – здесь трудная проблема. Кого считать русскими людьми? Когда мы говорим «нация» - слово «нация» имеет три смысла. Американский смысл: это граждане одной страны, это что у нас называют россияне, терпеть не могу этот термин. Затем, нация как этнос – люди единого этнического происхождения. Когда встают какие-то иные националисты и говорят: да что вы там русские, вообще все с угро-финнами перемешаны. И, наконец, третий смысл – это признание ценностей этой культуры. Вот это, я думаю, самое главное. Если вас это не волнует, если это для вас не ценности, независимо от того, кто вы по этическому происхождению – русский, китаец, еще кто-то – ну, нет, так нет. Я обращаюсь к тем, кого это волнует. Агитировать всех подряд считаю совершенно бессмысленным делом. Мое дело предложить, ваше дело откликнуться. Ведущий: Прошу Вас, Игорь Игоревич. И.И. Авксентьевский: Спасибо Вам, что напомнили о таких вещах, которые делают нашу жизнь достойной. Это вещи, о которых «все знают». Именно поэтому о них и нужно всё время напоминать. Но ничего собственно русского я в этом не вижу. Разве о любви, о соборности, о единстве человека с миром впервые в России стали говорить? Об этом Платон еще говорил и вся христианская традиция. Почему же эта идея русская? В.Н. Сагатовский: Отвечаю на вопрос. О любви, конечно, говорили задолго до русских, и в самых разных культурах. Это безусловно, но вот ту интерпретацию любви, которая дана была в русской литературе, в русской философии, в русском космизме… Постмодернисты говорят, что любое идейное творчество – это воровство. Ну, это игра на снижение, не более того. Действительно, мы стоим на плечах гигантов, и смешно было бы сказать, что Россия – родина слонов, и Россия – родина представлений о любви. Ничего подобного я не утверждал. Естественно, мы развиваем общечеловеческие, в том числе общехристианские традиции. Но я еще раз обращаюсь: вспомните Хомякова, Киреевского, Владимира Соловьева, где они показывают разное понимание любви в разных христианских конфессиях. И вот православное понимание любви, не догматика православная, а православное понимание любви, интерпретированное русскими мыслителями – вы где-нибудь это найдете? Этот яркий всплеск?! – Это достоинство нашей культуры, и то, что оно имеет общечеловеческие корни, это прекрасно. Светская интерпретация соборности. Я говорил о коммюнитарности, о солидарности. У меня нет времени, к сожалению, чтобы показать глубокое различие между симпатичной мне католической солидарностью и русской соборностью, это разные вещи. Но я готов видеть в них общее, давайте объединяться, но надо же видеть и наши достижения! Ну а антропокосмизм! Простите, это чисто русский принцип. Такое мощное явление в литературе, искусстве, в философии, в науке как русский космизм – это явление нашей культуры. Смешно было бы говорить, что мы все изобрели, я далек от этого. Тут даже не смешно, а я бы сказал, нехорошо в той ситуации, когда мы утопаем, когда нас бьют по голове в информационно-психологической войне, когда нам все время говорят, какие мы плохие и ничтожные, отказываться от своих исторических достижений. Зачем же нам так расхолаживать наше общество? Я с этим не могу согласиться! Ведущий: Прошу Вас, Михаил Петрович. М.П. Косых: Скажите, пожалуйста, а каковы для вас оптимальные отношения между человеком и природой и как, с Вашей точки зрения, они устанавливаются или могут быть установлены? В связи с этим еще пара вопросов. Как, с Вашей точки зрения, должно быть оптимально устроено общество на началах соборности, и каким образом Вы видите распространение русской идеи среди четырех процентов и что делать с остальными 96-ю процентами? В.Н. Сагатовский: Вы задали такие вопросы… Я могу ответить, и пишу об этом, но, простите, надо еще часа полтора говорить об этом. Предельно кратко. Отношение к природе? Это то, что описано в книгах Ивана Ефремова. Это тот пафос, который выражен у Генри Торо, как видите, не русский человек, американец. Это то, что мы видим у Михаила Пришвина и Ивана Бунина, этот пафос, эта духовная основа. А если говорить практически, то мы должны регулировать наши отношения с природой, в том числе, наши потребности использования природных материалов и ресурсов, развитие различных технологий с точки зрения минимального вреда для природы, но и без аскетизма для человека, заниматься разработкой наиболее оптимального в данных условиях подвижного равновесия между человеком и природой. Но как это конкретно? – так это книгу надо писать. Ну а насчет организации общества - я написал об этом, правда, пока не опубликовал. Эта организация общества построена не на основах самодержавной монархии, наследующей византийские идеалы, и не на демократии. Герберт Спенсер выразил такой слоган (его приписывают иногда Черчиллю): «Демократия имеет множество недостатков, но никто не придумал ничего лучшего, чем демократия». Я с этим не согласен. Можно предложить вариант организации общества, не тоталитарно-монархический, не византийский, и не в духе либеральной демократии Запада. Но как вы понимаете, за три минуты я вам на этот вопрос не отвечу. М.П. Косых: Я не получил ответа на вопрос, как «русская идея» будет распространяться и что делать с теми, кто ее не принимает? В.Н. Сагатовский: Это сложный вопрос, я могу кратко ответить, это уже в значительной мере мной опубликовано. Я считаю, что самая важная типология людей – это разделение людей на созидателей, деструкторов и конформистов, независимо от рас, национальностей и вероисповеданий. Деструкторы, хищники должны быть поставлены на место, к власти их допускать нельзя. А конформисты, ну что же, ему пивка хочется, а не о соборности думать. Значит, он будет регулироваться силой закона, нормально действующего закона и заниматься тем, что Арнольд Тойнби называл мимесисом: массы берут то, что престижно. Значит, надо задавать хороший образец престижного. Вопрос: (неразборчиво, о самоценности деструкторов и конформистов) В.Н. Сагатовский: О, замечательный вопрос! Когда Альберт Швейцер говорит о принципе благоговения перед жизнью, мне всегда хотелось спросить: «А что холерный эмбрион тоже самоценен?» У меня просто времени не было обратить внимание на это в своем докладе. Когда я говорю о самоценности, я подразумеваю самоценность, говоря языком науки, негэнтропийных тенденций природы. Мы не говорим о самоценности цунами и возбудителей СПИДа. Мы говорим о тех тенденциях в развитии природы, которые заслуживают софийного отношения, с которыми можно вступить в диалог. Точно так же нельзя установить в обществе диалог с каким-нибудь Чикатило. Нельзя и не нужно! Т.е., здесь ведь тоже нужно понимать с кем и как, в какой степени, в какой мере можно сотрудничать, а с кем сотрудничать в принципе не возможно. У меня всегда был вопрос к Федорову: «А что, Гитлера тоже надо воскрешать?» Ведущий: Отец Вениамин, пожалуйста. О. Вениамин (Новик): Каково Ваше понимание правовой системы? Современная западная правовая система имеет либеральный характер, в её основе лежит либеральная концепция прав человека. Вторая глава Конституции РФ посвящена так же правам человека в либеральном смысле. Какую правовую систему Вы считаете наиболее адекватной русской идее? В.Н. Сагатовский: Спасибо за вопрос! Такие вопросы помогают уточнить мою позицию, иначе ее можно понять неправильно. Вы знаете, что русских мыслителей часто обвиняют в правовом нигилизме. Я не сторонник правового нигилизма, я сторонник правового общества, жесткого закона, равного для всех, и жестких мер, обеспечивающих следование закону. И в этом плане, конечно, у нас должна быть правовая система. Я не специалист в юриспруденции, меня лично англосаксонская система прецедента не восхищает. Может я и не прав, но еще раз процитирую Семена Людвиговича Франка, когда он говорил о двух уровнях регуляции общества – внешней общественности, да, оно должно соблюдать закон в элементарных случаях, но высший уровень – это соборность, это морально-религиозный уровень. Меня ужасает эта американская система, которая сейчас к нам проникает – судиться на крови, выпрашивать и выцыганивать деньги, когда нужно молчать и плакать, это ужасно. В русской культуре голос сердца, голос любви, религиозно-нравственное лежит в основе, а право – это инструмент, хороший, полезный, но не единственный. Ведущий: Дмитрий Кириллович! Д.К. Бурлака: Какое место в своей интерпретации докладчик определяет греху? В.Н. Сагатовский: Это очень сложный вопрос. Единственное, что я могу сказать, что понятие мести, возмездия из нормальных человеческих отношений должно быть устранено. Это первое. Второе. Вообще говоря, надеяться, что человеческая жизнь закончится абсолютным хэппи-эндом – это наивно. Трагизм, драматизм имманентен бытию, мы должны это стоически, мужественно переносить, насколько мы это можем переносить. Правильно сказал о. Вениамин, что мы никогда не построим такое общество, где все будут безгрешными. Но давайте опять конкретизируем: я согласен с отменой смертной казни? – Не согласен. Я считаю идиотизмом в современном обществе отменять смертную казнь. Не надо им мстить, потому что тогда сам становишься садистом, но устранить тех, кто наносит вред обществу, я считаю правильно. Это очень сложный вопрос, но я откровенно высказал свою точку зрения. Ведущий: Так, я попробую сейчас взять в свои руки управление нашего вечера и хотел бы от вашего лица и от лица нашей РХГА преподнести нашему дорогу лектору Валерию Николаевчу книжку священника Г. Флоровского, изданную недавно в нашей академии: «Христианство и цивилизация», и поблагодарить Вас еще раз за интересный доклад.
Выступления
М.С. Уваров: Когда я слушал доклад, у меня было ощущение ежика в тумане, который плывет по потоку, отдавшись на волю волн, рассуждающий про себя: «будь, что будет». Почему? Понимаете, интерес к «русской идее» в нашей новейшей истории пережил три этапа. Был бурный взлет интереса к русской философии в конце 1980 – начале 1990-х гг., когда об этом рассуждали все подряд, когда начали печататься книги, и это было внове, и это было что-то такое, что невообразимо было представить еще за 5-10 лет до этого. И тогда, собственно, эти вещи были интересны интеллектуалам, обсуждались и развивались ими. И их было не два и не четыре процента: общество было воодушевлено этими идеями. «Какие старые слова, но как кружится голова», - могли сказать эти интеллектуалы в том числе и о русской идее. Затем бурные события, которые мы переживали за последние 10 –15 лет. Они привели к явной утрате интереса к русской философии. Книжный рынок перенасыщен. Все можно прочитать, но никто ничего не читает, поэтому мудрые слова, которые пытался донести до нас сегодня Валерий Николаевич, мало кого стали интересовать. Голова сегодня также кружится, но вот пафос новизны утерян… Действительно, в нашем государстве мы перешли на отношения, мало имеющие связи с духовными основами русской культуры. Поэтому и «русская идея» оказалась ненужной. В первых дискуссиях по русской идее, состоявшихся уже давно, были какие-то мозговые штурмы, и я в некоторых из них участвовал, но все это оказалось, к сожалению, блефом, когда ничего на самом деле не рождалось и не происходило. Вот сегодня мы на третьем этапе, когда по принципу «отрицания отрицания» переживаем новый всплеск интереса к «русской идее», но соратников и единомышленников уже оказывается немного, потому что действительно слова старые, хорошо известные, они систематизированы, сформировалась некая концепция, но общество опять оказывается не готовым, потому что совершенно непонятно, как с эти жить реально и как это применить на практике. Ну, мудрость остается мудростью, любой образованный, интеллектуальный и духовный человек почитает то наследие, которое дало русская философия, русская литература и поэзия. Это наследие, безусловно, самоценно, как великие духовные достижения отечественной культуры ценны для России и мира, но почему даже четырех процентов не набирается сегодня интеллектуалов, которые хотели бы этими вещами заниматься? Вот показали на всю страну очень неплохой фильм «Идиот» по Достоевскому, где все эти проблемы художественным языком выражены были, и хорошей игрой актеров на хорошем художественным уровне подкреплены. Вся страна видела – но где же люди, которые современного для нас Достоевского сделали неким символом своего духовного продвижения вперед? Вот в этом основная трагедия. Основная трагедия людей, которые пытаются «русскую идею» в ее классическом понимании донести до нас всех и сделать чем-то таким, что станет объединяющим началом для общества. Потому что одни интеллектуалы скажут: это мы все читали и знаем, скучно; другие: мы все это читали, но нам это не нужно, потому что чего ворошить прошлое, мы должны идти к рынку, к достойному материальному существованию; третьи скажут, что «русская идея» ничего миру не дает, потому что Достоевского все в мире перечитали, и, тем не менее, к России отношение все равно какое-то странное и, честно говоря, не очень приятное и воодушевляющее. В том числе и со стороны наших братьев-славян сегодня мы испытываем порой шок (впрочем, и они от нас испытывают такой же шок). Мы знаем, как все раздробилось в славянском мире. Какая там идеология «Москва-Третий Рим», которая была общеславянской идеей еще во времена Ивана Грозного. Русь, как некое начало, вокруг которого объединяются все славянские народы… В этом трагедия, в этом основной вопрос. Поэтому даже если мы хорошо прочитали русскую философию и пытаемся применить ее к современности, остается проблема, как преломить вот этот ход истории и нашей интеллектуальной жизни, сообразно русской идее, когда эти вещи сегодня никак не принимаются и уже подзабыты. Как я понял, основной пафос Валерия Николаевича и его работ, посвященных русской идее, состоит именно в том, что все понятно, все известно, все давно осмысленно великими русскими, но современная Россия этого по разным причинам не хочет принимать. Либо по антирелигиозным, либо, наоборот, по ортодоксально-религиозным причинам. Я думаю, что Валерий Николаевич сегодня поставил перед нами, то есть людьми, которые близки к этой теме и не хотят от нее отрекаться, следующую проблему: как сделать так, чтобы ситуации изменилась. Слушая вопросы, которые сегодня задавались, я вспоминал историю со сборником «Вехи». 1909 год – кто там понял эти самые «Вехи»? Кто пошел за теми интеллектуалами? Никто. К чему это привело? Мы знаем, к чему это привело в русской истории. Я думаю, что сегодня, как это ни трагично, мы находимся на таком же переломе. Что там будет впереди: монархия, всплеск национализма, либо что-то другое? Непонимание того, что русская культура и философия дают нам с вами и миру в целом что-то такое, чего другая культура миру дать не может — это непонимание опять приведет в пропасть. Но можем ли мы претендовать на должное внимание ко всему этому, если будем лишь обобщать «старые слова» в узкой среде единомышленников? В этом мое главное сомнение и одновременно главный элемент критики позиции Валерия Николаевича. Причем мы должны, наконец, понять, что это проблема наша, а не мира, окружающего Россию. И очень не хотелось бы, чтобы мы позабыли о параллелях, существующих между нашим временем и временем «Вех». А.А. Ермичев: Отец Вениамин, пожалуйста. О. Вениамин: То, что у нас прочитали и не поняли «Вехи» - это плохо не для «Вех», а для людей, которые оказались неспособными это понять. Я думаю, что мы должны интересоваться и знать русскую культуру, русскую философию, от нее не отрекаться не потому что она какая-то провинциальная, а потому что нам, как людям этой страны, естественно интересоваться прежде всего тем, что творится у нас. Сборник «Вехи» (1909) носит не провинциальный, а универсальный характер, там говорится о вечных ценностях. И наша беда, что в России это не поняли. «Вехи» в духовном смысле продолжают опережать уровень общественного сознания в России. Философия не в почете везде, она не может быть популярной, но, к сожалению, русская философия особенно не в почете. И не потому, что она слабая, не по этой причине, а потому что страна потерпела экономический и исторический крах. За всем этим стоит простой вопрос, который, конечно, никто в лоб не задаёт: «Ну и где была вся ваша философия? На что она повлияла?» Особенно это чувствуется за рубежом. Мы там чувствуем скрыто-презрительное, снисходительное к нам отношение (с похлопыванием по плечу: “your English is good!”), которое через всю эту пресловутую политкорректность все-таки пробивается. Нас любят где-нибудь на Ближнем Востоке, поближе к арабским странам. Запад нас, в целом не любит, и есть за что не любить. Именно поэтому я думаю, что русская религиозная философия даже на Западе не в чести, зайдите в западные магазины, ее там долго искать придется. А вот здесь нам оправдания нет, потому что если мы не будем развивать свою культуру, мы будем вечно вторичными. Свою философскую культуру следует развивать не потому, что она своя (это было бы лишь национализмом), а потому, что в ней есть вселенское измерение, выраженное на русском языке, который является для нас родным. «Родное и Вселенское», - как сказал Вячеслав Иванов. Иначе мы будем вечно имитационной страной, «догоняющей цивилизацией», как красиво выражаются политологи. Я предлагаю вспомнить «Русскую идею» Владимира Соловьева – чем она не подходит? Что там плохого? Что там нельзя взять? Что там устарело? Там нет никакого национализма, провинциализма – ничего этого нет. Т.е., русская идея совпадает в главном с идеей христианской. Она, конечно, может быть как-то культурно окрашена, как любая культура или этнос налагает свой отпечаток. Здесь совсем без национальной культуры не обойтись. В целом, это христианская идея – идея любви к Богу, что на философском языке означает – к Истине, и – к человеку, что означает гуманность. Всё это четко выражено в Евангелии и отчасти уже в Античной культуре и философии. У Платона, например, имеется ключевая концепция Блага, а затем - “Общего блага”, как социального аспекта Блага вообще. Вот что надо продумать – концепцию общего блага, прежде чем что-то строить, но в нашей культуре нет (или почти нет) артикулированной концепции общего блага. У нас лишь было смутное понятие уравнительной справедливости, на чём большевики в своё время и выехали. Западная мысль столетиями проговаривала, артикулировала ключевые понятия социальной этики, высшим выражением которой явилось христиански осмысленное Римское право. Мы могли бы взять концепцию общего блага или социальной этики из русской религиозной философии, но спросим себя честно: а мы ей верим? Тогда не спасла, спасёт ли сегодня? Но поражение идеи на практике, как известно, не означает теоретическую ложность этой идеи. Здесь требуется, конечно, интеллектуальная честность, и… знание жизни и фактов, конечно, само собой. Что у нас не востребовано и незаслуженно не востребовано – это идеи христианской демократии, христианского социализма и правового государства, которые в различных аспектах развивали Владимир Соловьев, Георгий Петрович Федотов, Семен Франк, Сергий Булгаков и другие. Почему же это не востребовано? Теоретически никто этого не опровергает, только лишь фыркают носом, мол, это вторично. Это, мол, публицистика, это не систематично. Хотя работы Соловьёва и С. Франка достаточно систематичны. Дело не в пресловутой несистематичности, а в чем-то другом. Ни одного серьезного, логически обоснованного критического довода против концепции христианского социализма и правового государства я до сих пор не слышал и в печати не видел. То, что мы это из русской мысли не востребовали – это наша вина, это вопрос не столько теоретический в целом, сколько вопрос этический и вопрос экзистенциальный. Должна быть какая-то группа интеллектуально честных людей, готовых даже к некоторому самопожертвованию, и даже к осмеянию теми, кого Солженицын назвал образованщиной, чтобы актуализировать эти хорошие и верные идеи. Когда-то мне казалось, что если опубликуют Бердяева, книги которого когда-то мы с риском для своей свободы в «большой зоне» ксерокопировали, то весь мир перевернется в нужную сторону. Произошло чудо – книги Бердяева извлекли из спецхранов и издали, но ничего видимым образом не изменилось (или почти не изменилось). Вставать на путь жертвенного служения, без которого не выбраться в эпоху перемен, у нас сейчас мало охотников, потому что мы все поневоле в русской и советской истории все в той или иной степени стали, к сожалению, конформистами. Когда большая группа интеллигенции подписывает петицию против Ходорковского, который УЖЕ сидит – такого еще в русской истории не было. А почему они подписали? Кто их заставлял? Почему все они остаются рукопожатными? – Одному надо было крышу для театра то ли ремонтировать, то ли нанимать, другому - чтобы вообще власть чего-то не отняла, а «на нём коллектив» и т.д. Получается, что интеллигенты ведут себя как заложники с детьми перед террористами. Так что это вопрос, я бы сказал, в большой степени этического мужества. Любое изменение в эпоху перемен требует личного мужества. Самый простой пример: каждый судья оказывается перед выбором – подчиниться закону или телефонному звонку? А ведь честная судебная власть – это одна из основ общественного бытия. Ситуация, конечно, сегодня печальная, Россию сейчас продувают все ветры, Россия устала, многих вещей не испытав, Соловьёва так и не прочитав. Кроме того, Россия миновала, к сожалению, стадию формирования национального государства, она всегда была чем-то вроде империи, имелся монархический тип общественного сознания. Национальные идеи актуальны на стадии соответственного формирования национального государства, а вот эту стадию, мы как бы миновали в истории, переросли, не успев дорасти. А сейчас нам надо уже вписываться в современное мировое сообщество, где уже верховодят транснациональные корпорации, где отмирает вообще понятие «национальное государство». Мы как бы напоминаем существо, которое с одной стороны инфантильно, а с другой стороны - сенильно, перезрело, диспропорционально развито. У нас уже есть крутые постмодернисты, которые французских переплевывают. Как когда-то были лихие авангардисты начала XX века. А с другой стороны – много людей, которые продолжают пребывать в каком-то дофеодальном состоянии. Мне могут возразить, что всегда и везде так было, но дело в том, что имеются разные степени напряженности этих противоречий. В России, как мне представляется, эта напряженность выше. Вот такая сложная ситуация. Но все равно придется какие-то элементарные социальные азы изучать, потому что, например, понятие общечеловеческой солидарности никогда не устареет, пока существует род человеческий на земле. В.А. Фатеев: Все, что здесь говорилось, мне очень близко, но в то же время и чрезвычайно далеко от тех проблем, которые я переживаю. Это очень хорошо изложенная концепция приспособления русской мысли к современности. Я считал, что это занятие неблагодарное и мало кто на это способен. Большое Вам спасибо, что Вы систематизировали эти сложнейшие вещи. Единственный упрек к вашей концепции, что она какая-то бесхребетная, слишком «положительная». Вот человек, который интересуется монархизмом (задавал вопрос из зала), - он не находит у вас ответа. Человек, который интересуется западными идеями, - он тоже не удовлетворен. А я полагаю, что если человек придерживается истин православия и знаком со славянофильством, то никаких проблем у него с национальным вопросом и быть не может. Вы то же самое, практически, изложили, но очень осторожно относитесь к православию. Именно к православию, а не к христианству, как тут говорилось. Нужна опора не на демократию, а идеи православия в благородном виде – без крайностей. Для меня это совершенно очевидно - и экология и любовь, все вписывается в эту концепцию. Вот я и отмечаю, что достоинство Вашей концепции в том, что Вы ее как бы проецируете на современность. Конечно, этот взгляд пессимистичен, и если не держаться религиозной точки зрения, пессимизм может довести чуть ли не суицида. Очень тяжело переживать ту картину, которую Вы объективно описываете. И мне представляется, что главный виновник всего того положения, которое мы имеем, – Запад; я, естественно, полностью разделяю все ваши на этот счет мнения. А также наша молодежь, которая совершенно не видит выдающегося отечественного культурного наследия, отходит от национальных традиций. Эти идеи, как Вы показали, полноценны, неповторимы. Если почитать Хомякова (особенно Киреевского) – и до Пришвина современного, то мне кажутся просто смешными рассуждения, что в России нет мысли. Конечно, того, что философия отвлеченного мышления у нас слаба и что в Россию все шло через Запад, - этого нельзя отрицать, те же наши славянофилы учились у Шеллинга. Владимир Соловьев - я сейчас этим занимаюсь - смехотворный аргумент приводит против славянофилов, что, дескать, списали все у Ламенне, Мёлера, Борда-Демулена, что они списали у де Местра. Ну, это детский лепет! Потому что Борда-Демулена упомянул сам Хомяков, де Местра вспоминали сами же славянофилы. А еще Соловьев утверждал, будто Данилевский все списал у Рюккерта… Но извините, Рюккерта сам Соловьев читал едва ли не после того, как Страхов о нем упомянул. Я заканчиваю, хочу только Вам сказать большое спасибо. Знаете, почему «русская идея» не прививается в Вашей концепции? Потому что в ней нет мощных стрежней. Вы берете концепции, известные в истории, но их нужно строить более твердо, категорично. Не бояться, что это национальная концепция. Правда, тогда Вас будут атаковать: почему эта идея русская, не российская - и так далее... В любом случае, большое Вам спасибо! А.А. Ермичев: Хочу поблагодарить руководство нашей академии и Валерия Николаевича, что он нашел время и пришел, поделился своими соображениями, относительно того, почему же наше общество не принимает русскую идею. Я бы хотел, со своей стороны остановиться совсем на малом. Действительно сейчас, когда буквально каждый день свидетельствует о том, как умаляется русский народ в России, народ, который является народом, стянувшим на себя, на свои культурные ценности Россию, говорить о русской идее просто необходимо, поскольку сама по себе национальная идея выполняет три функции: это функция национально-культурной идентификации, функция компенсаторская, и, наконец, проективная: Кто мы? Зачем мы? Куда мы идем? Без этого трудно выжить. Другое дело, сама по себе русская идея и разговор о ней, по ходу истории русской мыли, напоминает юз – движение на месте – колеса вращаются, а движения вперед нет. Как говорил Чаадаев: «Существуем во времени, но не развиваемся», и проблема остается. Проблема все остается и остается. Валерий Николаевич, Вам слово для ответа. В.Н. Сагатовский: Вопросы были очень хорошие от всех выступавших, и особенно мне бы хотелось отметить выступление отца Вениамина, который легко мог бы меня раскритиковать, но он этого не сделал. Это принципиально верная позиция. Не нужно нам критиковать всех тех, кто болеет за русскую идею и за ее реализацию, нам нужно объединяться, видеть главное. Процитирую то же самое выступление: нет книг прочитанных или непрочитанных, есть книги верные и неверные. Что касается упрека, что у меня не хватает жесткости, я сам из-за этого переживаю, но есть такой соблазн предложить свой интеллект на службу какому-нибудь жесткому политическому течению, закрыть глаза на его односторонность и неверность. Я боюсь брать на себя такой грех. Тем более что я пока такого лидера в России не вижу. Если увижу, я не знаю, как я себя буду вести. А пока, люди, которые не занимаются политикой, а занимаются деятельностью духовной, в широком смысле, должны поставить акцент на взаимопонимании, на объединении, а не на том, чтобы прежде всего критиковать именно со своей, неизбежно односторонней точки зрения. Еще раз спасибо вам! А.А. Ермичев: Большое спасибо всем! Сегодня наше заседание закончено. * Запись и расшифровка семинара Наташи Румянцевой. Стихотворение Виктора Борисовича Кривулина взято в качестве эпиграфа к стенограмме мной (Н.Р.). Благодарим Ирину Пучкову за помощь в технической редактуре текста, а также участников Семинара за помощь в подготовке этого материала. ** Терминология приводится в редакции докладчиков.
|