Скачать стенограмму


«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА

Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичёв.

7 декабря – заседание, посвященное памяти Анатолия Ильича Маилова, к 80-летию со дня его рождения.

                                             

Доклад Д.К. Бурлаки «Пути постсоветской философии. От марксизма к экзистенциализму: творчество Анатолия Ильича Маилова (06.12.1932 – 10.10.2011)»

Дмитрий Кириллович Бурлака – доктор философских наук, ректор РХГА

                                          




Добрый вечер, друзья, здравствуйте! По обычаю я анонсирую будущие наши заседания, а затем – по порядку. Сегодня у нас восьмидесятое со дня основания работы нашего семинара заседание. Восьмидесятое. Дмитрий Кириллович, возьмите себе на заметку. У Санкт-Петербургского Религиозно-философского Общества за десять лет его существования, вместе с секционными, было всего 114 заседаний. Так что нам надо провести еще 34 заседания, чтобы сровняться или превзойти Санкт-Петербургское Религиозно-философское Общество.




Д.К. Бурлака: До 21 декабря успеем?

А.А. Ермичёв: До 21 декабря…? (смеется). Если по несколько штук проводить, то да.

          

Теперь втрое, анонсирование на январь. Следующее заседание у нас состоится в январе. К сожалению, о дате этого занятия ничего не могу сказать. Борис Исаевич Пружинин, редактор «Вопросов философии» и редактор серии «Философы России перовой половины XX века», твердо обещал в последних числах января прибыть сюда для того, чтобы представить вышедшие к этому сборники работ о русских философах первой половины XX века. Должна выйти книга о Яковенко, я её составлял, должна выйти книга о русских символистах, её составлял Константин Глебович Исупов, другой представитель нашей академии. Так что сейчас мы будем ориентироваться на январь, на последние дни января. В декабре более заседаний не будет, поэтому я поздравляю всех, кто пришел на сегодняшнее заседание, с наступающим новым годом.

Теперь относительно сегодняшнего заседания. Тема заявлена большая: «Пути постсоветской философии» на примере эволюции взглядов Анатолия Ильича Маилова, которого пришедшие сюда, наверное, многие просто лично знают, а если не знают лично, то слышали о нем, или даже, быть может, смотрели его книги по диалектике, изданные в Ташкенте. Кроме того, он написал несколько маленьких книжек, изданных Русской Христианской Гуманитарной Академией – религиозная философия на страницах журнала «Путь».

Д.К. Бурлака: Еще Высшими Гуманитарными Курсами, на переходе как раз от Курсов к Институту.

А.А. Ермичёв: Даже вот так.

Д.К. Бурлака: Так давно это было.

А.А. Ермичёв: Значит, тема доклада сегодня такая: «Пути постсоветской философии. От марксизма к экзистенциализму: творчество Анатолия Ильича Маилова». С докладом выступает ректор нашей академии, профессор Бурлака. Он же и ученик, насколько я понимаю, Анатолия Ильича, поскольку диссертацию кандидатскую писал под руководством Анатолия Ильича, не так?

Д.К. Бурлака: Ученик – так, а диссертацию – не так. Но я скажу подробнее.

А.А. Ермичёв: Вы тогда скажете сами. Начинаем, пожалуйста, регламент сорок минут.




Д.К. Бурлака: Добрый день! Надо сказать, что у нас сегодня два раза по восемьдесят – мы собрались в этот день неспроста: 80-й семинар практически день в день совпадает с днем рождения Анатолия Ильича Маилова. А именно, он родился 6 декабря, это, по-моему, день органов 6 декабря. Так что вчера Анатолию Ильичу должно было бы исполниться 80 лет. Так что 80 и 80 – видите какое совпадение – случайное или промыслительное? И на годовщине, которая была в октябре, мы со вдовой поговорили о семинаре, и она с удовольствием откликнулась на это. Но, к сожалению, Неля Александровна буквально позавчера получила травму, скользко сейчас – и не смогла прибыть даже на такси. А жаль.

              

Я взялся сделать доклад, поскольку считал себя обязанным осветить это. Анатолий Ильич действительно мой учитель, я писал у него курсовые и дипломную работы. Кандидатская диссертация по систематизации категорий материалистической диалектики (что являлось проблемным полем Маилова) написана под его влиянием, но формально моим руководителем был профессор Федотов Василий Павлович, тоже покойный.

А.А. Ермичёв: Поздравляю Вас!

Д.К. Бурлака: Да. Поскольку диссертация защищалась на кафедре истории марксистко-ленинской философии, а не диалектического материализма, а это очень важно где, на какой кафедре есть место, тогда, по крайней мере, такая была система, с той кафедры должен быть и научный руководитель. В общем, Василий Павлович был хорошим руководителем, у меня нет особых претензий по части его руководства кандидатской диссертацией. Анатолий Ильич – просто учитель. Как человек, который во многом ввел в круг идей и во многом определенные идеи и передал. Я же их в каком-то смысле обработал, что-то при этом отбросил, что-то в более цивилизованной форме изложил.

Я понимал, размышляя о содержании доклада и его востребованности современной аудиторией, что просто посвятить его творчеству А.И. Маилова не получится в силу того, что дело было давно, многое забылось, да и сам Маилов – это тот философ, который, как сказал в свое время Корольков, обречен на непонимание. Когда выбирали научного руководителя, несколько профессоров предлагали мне руку и сердце, в том числе Александр Аркадьевич, который здесь тоже отсутствует. Я ему сказал, что буду работать с Маиловым. Корольков ответил, что это очень интересный человек, но судя по всему тот философ, который обречен на непонимание. Поэтому я поставил сообщение о творчестве Маилова в более широкий контекст, который наверняка заинтересует всех присутствующих. Мы ведь находимся в пространстве постсоветской философии, но вот как она развивалась и каковы ее пути, об этом стоит поговорить.

Но чтобы сказать, что такое постсоветская философия, надо понять, что такое советская философия. Это тоже очень интересная тема, и у меня есть на нее определенные размышления. Они во многом проясняют нашу современную философскую и идеологическую ситуацию.

Поэтому я хочу осветить три неравные по значению и по объему темы внутри одного доклада: 1) советская философия, её сущность, истоки, эволюция. Что там делал Маилов в рамках этой самой советской философии, что это за извод ее такой, что это за щель или секта такая была им представлена в рамках той нашей жизни; 2) что такое постсоветская философия, каковы её истоки и основные тенденции, и что здесь сделал Маилов. Ну и наконец, 3) обобщить, сказать о творчестве Анатолия Ильича. Надеюсь, будет интересно и тем, кто книжек его не читал, лично его не знал.

О советской философии. Известное афористичное определение Гегеля гласит, что философия есть не что иное как дух эпохи, выраженный в мыслях. Этим была и советская философия. Я позволю себе уточнить гегелевское определение. Понятие духа слишком расширено у него, захватывая в том числе и сферу психического, мир идеологем и мифов. Я бы сказал, что философия представляет собой своеобразную рационализацию базового мифа, ключевых мифологем эпохи. Миф отличается от собственного духовного опыта и духовно-фундированного мышления тем, что несет в себе большое число душевных элементов. В мифе душевное и духовное переплетаются друг с другом. В широком понимании духа как деятельности по производству, созерцанию и воплощению смыслов Гегель прав, но в более конкретном (с учетом наработок Лосева, Бердяева) я бы предпочел использовать концепт рационализирующейся мифологемы. И вот в этом, более конкретном с богословской точки зрения, смысле надо посмотреть, чем была советская философия. У советской философии были духовные предпосылки, культурно-исторические, и собственно философские. Она выросла из духа Октябрьской революции, смысловым ядром (энтелехией), которой была мифологически фундированная воля к построению качественно нового совершенного строя – социализма, а потом и коммунизма в одной отдельно взятой стране - в России.

Россия на рубеже революции представляла собой своего роде теократию, может быть уже не классическую. Но все-таки православную империю. В ней шли глубокие процессы секуляризации, и как результат этих процессов можно рассматривать и Октябрьскую революцию, а соответственно, и те изменения, которые она инициировала. Однако у России своя особая судьба, в том числе и на путях секуляризации. Представляется, что на смену теократии пришла не секулярная модель социума, а новая теократия, квзитеократия, псевдо-теократия, где роль православной теологии стала исполнять коммунистическая идеология. Если западно-европейский классический вариант секуляризации шел от Логоса к рацию, причем скептическому рацио, то наш русский шел по направлению смены Логоса мифом. Мифом коммунистического светлого будущего, коммунистического рая. В этом смысле настоящая секуляризация у нас начинается только сейчас, когда изжил себя в массовом сознании коммунистический миф. В этом особенность и нашей пост-секулярности, в которой мы сейчас живем.

Соответственно и народившаяся советская философия выполняла функции не только собственно философии, а идеологии. Конечно, философская компонента была. Но главное, советская философия служила превращенной формой теологии, где Богом фактически выступает вечная материя, всё порождающая, делающая себя своим иным – «мыслящим духом». Материальная субстанция, вечность и креативность которой доказать невозможно (можно верить в это, постулируя и догматизируя) есть Бог, точнее говоря – богиня-мать, диалектического материализма. Есть «несвятая троица» – Маркс, Энгельс, Ленин, позже в лице Сталина появилась четвертая ипостась. Сталинизм – подобие софианской ереси. Один бог, один царь, один народ, одна церковь. Один бог – материя, одна церковь – партия. Один народ – советский, то есть новая историческая общность людей. Наконец, один царь – генсек, который соединяет в одном лице полноту духовной, как у Папы или Патриарха, и светской, как у Кесаря, власти. Не хочу сказать, что перед нами тождество, но это некое подобие структур. «Псевдоморфоза» – как говорил П.Б. Струве. «Псевдо» ли эта трансформация православной теократии в коммунистическую, либо за данным изгибом отечественной истории стоит выражение некой глубинной сущности, когда в рамках византийской модели церковь минимизирует сотериологическую нагрузку в пользу идеологической, мы сейчас обсуждать не будем. Однако из указанного обстоятельства подобия структур при смене содержания на противоположное нужно исходить, чтобы понять, в чем была сущность этой советской философии. Советская философия – это смесь идеологии, собственно философии и превращенной теологии.

От духовных предпосылок перейдем к культурно-историческим. В качестве существенно важной хочу отметить не очень высокий уровень массовой культуры в той стране, в которой происходила революция. Как Ленин писал о многоукладности нашей экономики, точно также можно говорить о многоукладности российской культуры к тому времени. Бесспорно, была элита, в чем-то продолжавшая, а в чем-то отказавшаяся от традиций Золотого века отечественной культуры. Но это была достаточно узкая прослойка. Были слои в середине. Менялось сознание нижних слоев культурного пространства. И Ленин и Троцкий любили поговорить на тему «нашей и их» культуры и морали, положив начало одной из версий - классово-интерналистической – нашизма. Мало того: по Ленину именно примитив объявляется ценным, тем зерном, из которого вырастет новая жизнь. И здесь опять-таки отмечу извращение новозаветной идеи о том, что «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых» (1 Кор: 1.27). Немудрое в христианском смысле представляет собой антипод фарисейству и книжной учености, такое сознание, которое движется смирением и любовью к ближнему, а вовсе не самодовольством и классовой ненавистью. Кроме того, во время революции произошло вымывание или физическое уничтожение части мыслящего слоя. Поэтому стартовые позиции советской философии были, мягко говоря, не самыми благоприятными. Особенно если мы будем сравнивать с классическими образцами: Греция, Средние века, Европа Нового времени. В России произошел очевидный разрыв в естественном развитии.

Какие, собственно, философские предпосылки советской философии? Я думаю, что это конечно Гегель, а от Гегеля – немецкая классическая философия. Этим предпосылки не исчерпываются, но без этого ничего бы не получилось. Я все-таки ставлю этот источник на первое место. Другая предпосылка – это материализм, но от него идет, конечно, более широкая симпатия – сциентистская, с особенной любовью к естественным наукам. Ведь естествознание изучает (пусть и фрагментарно, на уровне явлений и частных законов) «матерь нашу» – материю. От материализма идет связка с позитивизмом, который классики критиковали, но фактически заимствования происходили на самом деле и от позитивизма. А от лозунгов материализма о собственной научности и реальной любви настоящих позитивистов к естественным наукам в советской философии родилась тяга к исследованию наук, норм и идеалов научности, в основном естествознания.

Третьим источником советской философии была теория революции. У Ленина есть работа, с которой должны были ознакомиться все студенты советских вузов – «Три источника и три составные части марксизма». Хорошая работа. Речь идет о философии, политической экономии и научном социализме. Так вот для казуса большевистской революции и, соответственно, порожденной ею философии область экономического анализа наиболее чужда. Очевидно, по причине значительного удельного веса собственно научности в экономике. Маркс – великий экономист, его же теория коммунистической революции представляет собой самую мифологичную часть системы, разновидность ветхозаветного хилиазма, предполагаемого к реализации на секулярной платформе. Ленин в этот миф внес свои добавки, «творчески переработав» специфически русскую мифологему «Москва – III Рим». Поэтому я экономику специально выпускаю, это не так важно было, а вот как сделать революцию успешно, да еще в неблагоприятных условиях одной отдельно взятой страны, это конечно источник. И он явно рифмуется с построениями русских историософов и культурологов об особенном месте России в нашей общей судьбе.

Что можно сказать по поводу истории и эволюции советской философии, стартовавшей с этих предпосылок? Я разбил бы её на три этапа.

Первый – до конца 1920 годов. Речь идет о подавлении различных групп, которые не являлись марксистски политизированными в собственном значении этого слова и о монополизации идейного комплекса и самого, как это ныне модно ныне говорить, философского дискурса. Разные там люди были. Были психоаналитики, любовь к фрейдизму была большая, были феноменологи, Лосев что-то пытался говорить самостоятельное. Всякие там дискуссии шли. Всё это прекратилось к концу 1920-х годов.

Дальше – от конца 1920-х годов до XX партсъезда – период идеологического расцвета, характеризующийся догматичностью и радикальной идеологичностью. Вот она победа, единая истина, которая с разных точек зрения проповедуется. Враги «кладутся у ног», причем без какого-либо сострадания, но с явным языческим пафосом: горе побежденным! Эту работу выполняет слаженная команда. Перед нами не соборность, а именно иерархически (по типу ордена) организованная команда. Философия явно рассматривается как служанка политики. Собственно ничего нового тут нет, и в Средние века был лозунг, что она служанка теологии, а советская философия и сама отчасти теологические функции выполняла, и обслуживала политику.

Наконец, третий самый интересный по содержанию период – от XX съезда до распада СССР. Что характерно для этого периода? Внутренняя дифференциация, инкультурация и интернационализация советской философии. Все эти процессы тесно связаны. ХХ партсъезд разоблачил и осудил софианскую ересь, убрав четвертую ипостась из коммунистического пантеона. Можно рассматривать его и как начало реформации. Хрущев эксплуатировал лозунг «возвращения к истокам», обретения подлинной коммунистической святости, связанной с третьим лицом несвятой троицы – Лениным. Он потребовал отбросить наследие Сталина, обратившись к первоисточникам – трудам Маркса, Энгельса, Ленина. Так в свое время Лютер провозгласил безоговорочный примат священного Писания над преданием. Темная ночь сталинского средневековья закончилась, просияла надежда на новую жизнь. Коммунистическая система в конечном счете реформации не выдержала, но как и на исходе Средневековья, благодаря реформаторам и гуманистам, одной из центральных ценностей становится свобода. XX съезд – это свобода. Раз политическая свобода – значит свобода дискурса появляется.

Кроме того, к этому времени складывается самобытная советская культура. Как бы мы ни оценивали её духовные основания, в СССР была своя цивилизация, была своя культура. Появилась своя поэзия, литература, музыка, кинематограф. Даже такие писатели, которых считают скрытыми или явными антисоветчиками – Б. Пастернак, А. Солженицын, А. Зиновьев – представляют собой феномены именно советской культуры. Были и собственно советские творцы, пусть и не того масштаба как Л. Толстой или П. Чайковский. О техническом и научном прогрессе говорить и не приходится. Именно СССР стал сверхдержавой, создав мощнейшую фундаментальную науку и передовую технику, первым выйдя в космос. Советская система образования была одной из лучших в мире за всю историю педагогики. Начала складываться эта особенная общность «советский народ». Что бы про Ленина, про Сталина ни говорили, они, пусть огромными жертвами (допустим, что можно было сделать по-другому), но провели культурную революцию, страна стала грамотной. Появилась своя самобытная интеллигенция. Советское государство, утрачивая откровенно репрессивные черты, неизбежные в условиях революции и войны, стало обретать цивилизованные черты. Сложилась своя правовая система, своя система естественного права. Даже стал складываться своего рода рынок, включающий такой специфический механизм, как немонетарный обмен услугами. Сложилась культура.

В этом новом пространстве философия соответствующим образом развивается. В той мере, в какой мыслит общество, и философия как мышление о мышлении тоже осуществляет свою миссию. Раз динамика – значит дифференциация. От сугубо политических вопросов и комментирования текстов классиков – к изучению реальных проблем. Странные появляются направления, недолжные с точки зрения марксизма. Этика, например. Ленин вполне отчетливо говорит: в марксизме от начала до конца нет ни грана этики. И он по большому счету прав: если под этикой понимать не редукционистские доктрины вроде гедонизма или утилитаризма, а считать мораль важнейшей областью духовной жизни, основанной на свободном самоопределении личности, то марксизм антиэтичен. Но появляются этические исследования в СССР и даже кафедры этики и эстетики. Почему? Просто потому, что такова природа метафизического знания, оно не может без аксиологической проблематики. Появляется эстетика. Бурно развиваются естественные науки. Нельзя ограничиться одним тезисом Ленина о том, что материя неисчерпаема или электрон неисчерпаем, нужно смотреть, что происходит-то в мире. А изменения большие, нужно это осмысливать, а диалектический материализм должен дать компетентный ответ. А чтобы дать такой ответ, нужно изучать эти самые науки. Как следствие, в философию пошли умные люди, люди с соответствующим естественнонаучным или классическим образованием. Философия, в общем, начинает обретать те же очертания дискурса, что и в других странах. Кроме того, не то, чтобы железный занавес рухнул, но пошли более интенсивные контакты, в том числе и с западным миром. Хотя бы под лозунгом того, чтобы бить врага, нужно знать его. Так давайте его знать.

Вот в это благоприятное время, когда учились и мы, работал Анатолий Ильич Маилов. Александр Александрович Ермичёв тоже работал в это время в области философии. Какие люди, грубо говоря, там появлялись? Ну конечно сохранилась каста слуг, которые обслуживали идеологию – либо они служили искренне, либо они служили за деньги коммунистической идее и номенклатуре. Какая еще группа философов интересная и сильная пришла, потомки которой сейчас заняли доминирующее положение? Это – позитивисты. В хорошем смысле этого слова позитивисты. Т.е. те философы, которые отталкиваются в своих построениях от реального изучения того, что происходит в естественных науках, в позитивных науках. Они могут быть чисто гносеологами, как были Нарский и другие, они могут быть онтологами, как Свидерский наш, ленинградский. Но в любом случае они от естественных наук идут. И это логично, потому что материализм, как говорил Энгельс, неизбежно будет менять свою форму, сохраняя сущность, в зависимости от того, какие изменения проходят в науках. Была и другая группа, представителя её, кстати, вижу во втором ряду, назовем их диалектиками. Их было немного, но они были умными. Библер, Батищев, Ильенков в Москве. Ну эти имена известны. Можно продолжить: Лекторский ныне здравствующий. А в Петербурге, конечно, два имени. По крайней мере, мне известны, нашему поколению. Это Евгений Семенович Линьков, который оставил после себя школу, единственный, наверно, из тех, кто сумел. И Анатолий Ильич Маилов, который школы в традиционном смысле слова не оставил, но ученики у него тоже есть.

Переходим к вопросу, что, собственно, представляла эта диалектико-логическая концепция Маилова? Марксизм-ленинизм надо развивать, пишет Ленин. Для того, чтобы его развивать надо знать предшественников. Кого из предшественников? В первую очередь Гегеля. Невозможно понять «Капитала» не освоив всей логики Гегеля, находим мы признание Ленина в «Философских тетрадях». Был лозунг в гражданскую войну: пролетарий – на коня. После Великой отечественной: «Пролетарский философ! Давай изучать Гегеля!» Однако Гегеля невозможно усвоить, не осмыслив всей истории философии. Начинаешь изучать Гегеля – выходишь в историю философии. Я помню, как я сам подвинулся к этому: открыл книгу Гегеля и где-то на третьей странице читаю, что Бог и только Он является предметом философии. Я на третьем уже курсе был, ничего себе! Я-то думал, что философия совсем другим занимается, а оказывается – Богом. Вот так опасно изучать Гегеля.

Какая задача ставится? Материалистическое прочтение «Логики» Гегеля. Но как это сделать? С точки зрения исторического материализма. У Гегеля дух двигает историей, а у Маркса она разбивается на общественно-экономической формации. А может быть посмотреть, как общественно-экономические формации производят тут или иную форму идеологии, в рамках которой находятся и религия, и философия, и искусство. И вот Маилов и двинулся по тропе исполнения этой непростой задачи – материалистически прочесть и перетолковать «Логику» Гегеля, за что периодически получал иногда достаточно сильно. Из партии его не исключили в свое время, но в ссылку направляли, все-таки XX съезд и вызванная им либеральная эйфория, которую принято именовать хрущевской «оттепелью», уже прошли к тому времени.

Как можно исполнить поставленную Лениным задачу? У Гегеля очень интересная конструкция: есть логическая составляющая, а есть историческая составляющая. Логическая составляющая представлена в его важнейшем произведении «Наука логики», а историческая в реальной философии. В «Феноменологии духа», которую Маркс называл истоком истоком и тайной гегелевской философии, логическое и историческое еще свернуты и переплетены. В дифференцированном виде реальная философия у Гегеля составляет основной объем текстов: философия природы и философия духа, которая включает в себя область государства, права, морали, истории, религии, искусства и истории философии. Но центр – Логика. Что самое интересное в «Логике»? Категории, всеобщие формы мысли. Но поскольку мысль лежит в основании бытия, т.е. быть значит быть в сущности некой идеи (вещи приходят, это лишь оболочки сущности), постольку мышление есть основа самого бытия. Перед нами базовый тезис идеализма: мысль и бытие – одно. Его первую формулировку принято возводить к Пармениду. Особенность Гегеля, отличающая его от классиков от Парменида и до многих, в том, что он мышление понимает исторически, очень динамично. Оно оказывается у него процессом, и этот процесс осуществляется как в вечности (развитие понятия), так и внутри самой истории. История оказывается последовательностью формообразований духа. Что выполняют категории «Логики» в этой последовательности формообразований духа? Они выполняют роль, как Кун бы сказал, парадигм мысли. Получается, что для каждой эпохи есть своя парадигма, после Куна это понятно, потому что после Куна мы стали распространять термин «парадигма» и на политику, и даже на религиозную сферу. На самом деле то, что сделал Кун – это популяризация гегелевских идей в той версии, когда логическое и историческое как бы коррелируют друг друга. Гегель, в отличие от американского позитивиста, панлогист: в его системе логика правит миром. Марксизм, и в этом его близость к позитивизму, настаивает на примате исторического.

Вот и Маилов предложил рассматривать категории как способы мышления эпохи, базовые принципы, которые осуществляются в самом способе производства - не экономического, и здесь он опять из позднего из Маркса делает хорошую выдержку, а способа производства самой жизни. И, соответственно, философские системы фиксируют смену культурно-исторических парадигм. Следовательно, чтобы нам выстроить диалектическую логику, мы должны обратиться к материалу истории культуры и, перевернув Гегеля с ног на голову, от исторического перейти к логическому, а не наоборот. Маилов выстраивает свою модель диалектической логики, в которой предполагается развертка категорий, хотя он идет не от Парменида, а от Фалеса. У меня даже сохранились наброски и варианты, он давал ее в разных видах. Вводится понятие «сетки категорий». Идея «сетки категорий», я думаю, именно благодаря Маилову сейчас стала своего рода уже хрестоматийной, аксиомой, по крайней мере, в ленинградском философским сообществе. Сетка категорий – т.е. те призмы, сквозь которые мы смотрим, складывается исторически. Т.е. формально набор категорий один и тот же всегда, их еще Аристотель описал. Но в ту или иную эпоху определенная категория выходит на передний план, что фиксируется соответственно в определенной философской доктрине, поскольку философия не изобретает категории, а она их актуализирует. И получилось достаточно интересно. Он давал своеобразное прочтение всей истории философии от Фалеса до Гегеля, но в таком вот логически упакованном виде. Т.е. предложил свою определенную структуру. И вот это позволяло нам по-другому понять и Гегеля, и Шеллинга, и в этом процессе, что чрезвычайно важно подчеркнуть, освободиться от идеологизированных прочтений посредством внимательного вчитывания и вдумывания в тексты. Я работал с Линьковым, он изучал тексты, нас же буквально принуждая к их чтению и анализу, используя методы не только убеждения, но и унижения. А Маилов пытался выявить самые принципы мышления того или иного автора. Сами принципы, т.е. показывал, чтó означает реальная трансцендентальность. Известный маиловский афоризм: легко ли стать великим философом? Я часто задаю его студентам на лекциях, но услышал я его от Анатолия Ильича. Великим философом стать легко, надо просто выявить принцип мышления всех предшественников, и высказать нечто противоположное ему. Либо, наоборот, включить в свою систему принципы всех предшественников, как это сделали Аристотель или Гегель.

Уже у позднего, почти на грани советского строя, Маилова обозначается очень интересный переход. Он говорил мне: «Я сейчас в большей степени начинаю рассматривать категории не как способы теоретической мысли, а как способы этических ориентаций в мире. Это называется переходом от теоретического разума к практическому, что в классике не осуществлено, на мой взгляд в полной мере, а в пост-классической философии, в Европе, по крайней мере, сделано. Сначала неокантианцами (школа Риккерта), а лучше всего Максом Шелером. Перед Шелером были неокантианцы, а рядом с Шелером – экзистенциалисты. Это переход от категорий к ценностям (неокантианцы) и экзистенциалам. Удивительно, но Маилов нащупывал этот ход мысли, переходя от школы к школе, самостоятельно, как бы переживая свершившуюся историю в самом себе. Ведь это еще эпоха закрытого общества, говоря языком Поппера. И тогда я, конечно, совсем не понимал того, о чем говорит Анатолий Ильич. Я учился еще в аспирантуре или уже заканчивал ее.

Что еще намечает Маилов сам в то время? Интересный поворот, который отличает его от классических диалектиков: от Гегеля к позднему Шеллингу. Где он его прочитал, не знаю, публиковали Соловьева тогда, эти зеленые два томика. Я помню, мы идем от философского факультета к метро (так интересно, тут гегельянцы, сидят они обидятся, наверно), а Маилов мне и говорит: «Дима, ты еще не понимаешь. Гегель – талант, Шеллинг – гений». Как так с Шеллингом? Промежуточная философ, так нам говорили. «Гегель – рассудочный человек, систематизатор. Шеллинг – вот это гений, он совершает радикальный в духовном смысле переход». Анатолий Ильич был склонен к парадоксам, иногда такие вещи выдавал.

Переходим ко второй части нашего доклада. Постсоветская философия, что она представляет собой?

Это наш советский постмодерн, и, соответственно, в постмодерне всё разлагается, как бы нет устоявшихся критериев. У нас это даже в большей степени происходит, со степенью большей интенсивности, поскольку подлинный скептицизм и подлинная постсекулярность у нас начинается именно с распадом коммунистического мифа, а не тогда, когда рухнула православная империя. В этой ситуации уже ничего не остается святого, что называется, все по-своему правы. Кроме того, русские же склонны к догматизму, и если уж мы стали постмодернистами, то до крови тогда уже будем всё разваливать, так, чтобы мало никому не показалось. Это наш русский стиль, русский постмодерн, если православные – то все, если в колхоз – то всех. И здесь нечто похожее.

Основные тенденции какие? Я считаю, что основной тренд, основной поворот в постсоветской философии произошел не от марксизма к идеализму, как это сделала интеллектуальная элита российской империи, выкинутая впоследствии в эмиграцию, а к позитивизму. Позитивизм я понимаю в данном случае в самом широком смысле этого слова. Классический позитивизм уже умер, а Поппер убил и третий (логический) позитивизм. Но остался позитивизм как некоторое умонастроение: давайте будем отказываться от всяческой метафизики, с богом, каким-то там, бессмертием, это всё псевдо-проблемы, а вот науку надо изучать, черпая из нее великую прагматическую мудрость. Это в некотором смысле правильно, потому что все-таки успешность и основание для прогресса общества формируются развитием наук, техники и производства. Философия науки пост-позитивистская. Еще – феноменология. Конечно, она к позитивизму не сводится, это нечто среднее между позитивизмом и идеализмом, и сам Гусерль говорил о позитивистских тенденциях внутри феноменологии. Влияет ли феноменология? Да, но это один из изводов. Психоанализ тоже в чем-то позитивен. Он видит бессознательную основу и не видит ничего особо возвышенного. Это основной тренд. Даже сейчас аспиранты у нас какие экзамены сдают? Не философию, а философию и историю науки. И базой этих позитивистов был Киев, Минск и Москва, а с учетом того, что после распада СССР многие люди, в том числе, небезызвестный нам академик В.С. Степин перебрались в Москву, теперь их главное лежбище – это Институт философии РАН. Там сосредоточены самые продвинутые и титулованные позитивисты, хотя ИФ РАН к позитивистско-сциентистской группировке не сводится.

Это по-своему логичные перетекания между материализмом и позитивизмом. У них много общего, много сходного. Позитивизм просто не решает однозначно вопрос о первичности материи, ну и нет агрессивности у него такой, как материалистов. Я считаю, что это разные типы мировоззрений, хотя близкие по целому ряду критериев. Что еще? - Иррационализм против марксистской догматики. Конечно, популярность Ницше и иже с ним. Психоанализ опять-таки некоторыми своими сторонами близок к иррационализму. Ну и конечно экзистенциализм, бесспорно.

Что еще? – Несколько по-другому основанию введу: историософия и культурологиия. Опять-таки она связана с темой особого места России в истории: как нам жить после распада СССР, и т.д. и тому подобное.

Ну и кончено поворот к русской философии, а в русской философии её наиболее интересная часть – это русский религиозный идеализм: всеединство, интуитивизм, персонализм, а также и люди, которые не укладываются в эти классификации вроде Розанова и т.д. Религиозная метафизика от Чаадаева и Хомякова до Бердяева и Федотова – самое интересное и содержательное в русской философии. Этот пласт мысли и теологичен и идеологичен, он – аналитичен и профетичен, поэтому может удовлетворять различные современные интересы. Поворот к традициям русской дореволюционной философии является влиятельным трендом постсоветского времени. В 90-е годы, в общем контексте религиозного подъема, он был едва ли не доминирующим. Сейчас – вряд ли. У него нет интеллектуальной, коммуникативной и грантовой поддержки с Запада, как это имеет место в случаях с позитивизмом, феноменологией и психоанализом. Институциональные условия, за немногими исключениями, слабые. Но это сейчас, а что же было 25-30 лет назад?

Анатолий Ильич был как раз в этом последнем тренде – к русской религиозной философии. Но туда он вошел самостоятельно, и главное, из гегелевской систематической школы, с гегелевской выучкой и со склонностью к систематизации.

Что это дало ему? Теперь, собственно, к Маилову переходим. То есть к третьей части моего доклада. Что он сделал в советское время? Я считаю, что вообще, такие люли как Анатолий Ильич Маилов выполняли функцию хранителя подлинной философии, т.е. той философии, которая не является служанкой политики, а выступает поиском Истины. Такие люди как Маилов не дали советской философии раствориться в мифотеологии вечной материи – с одной стороны, стать прислужницей политики – с другой, погрузиться в изучение далеких от всеобщности и всеединства частностей – с третьей. Вот они и осуществляли миссию хранителя Философии в сложное идеологическое время, когда можно уже было что-то говорить и не поплатиться за это жизнью и свободой. Они были у нас на факультете. И хорошо, что были такие люди.

А что же в постсоветское время? Я даже не знаю, как назвать ту миссию, которую мог бы исполнить Анатолий Ильич Маилов. Скажу вам честно: в тезисах моего доклада стоят прочерки. Он может быть попытался стать пророком, что ли, русской религиозной философии. Почему пророком? Не знаю, получилось у него или нет, однако, он выдвинул целый ряд оригинальных идей по поводу русской религиозной философии. Интересно ведь, книжки начинаем читать. Розанов: метафизика пола, Шестов: давайте бросимся куда-нибудь в эту беспочвенность, у Бердяева Ungrund, у Булгакова София, – какие интересные темы! И вот Маилов по этим темам начинает говорить: вот тут неправильно, тут правильно. Однако по большому счету, что пытался Анатолий Ильич обосновать? Он говорит, что русская религиозная философия есть не только нечто этнически самобытное и культурно-исторически своеобразное. Своеобразие русской метафизики вроде бы не оспаривают. Он выдвигает очень смелую гипотезу: это высший этап в развитии мировой мысли. Выше – нет. В каком смысле? Это преодоление классики, в первую очередь немецкой классической философии. Но это преодоление классики без понижения. А что он считал понижением? Понижением он считал марксизм. Игра на понижение – психоанализ, иррационализм ницшеанского толка. Это всё понижение. Преодоление классики предполагает критику. Однако критикой не ограничивается. Выше критики – оправдание. В результате процедуры оправдания критикуемое включается в преобразованном виде в более сложную систему в качестве ее элемента. Но оправдание не тождественно гегелевскому снятию, хотя внешне на него похоже. Снятию подлежит хорошее и плохое, должное и недолжное. Это естественно-генетический процесс, в котором мы наследуем и достижения и болезни (физические и нравственные) своих предков. Оправдание требует различения планов генезиса и теозиса, то есть по сути дела христианской оптики, в рамках которой мир, принимаемый естественным разумом как некий факт и даже как должное, на самом деле является падшим. Классика, согласно Маилову, должна быть не просто преодолена, но именно оправдана. Эту задачу впервые самостоятельно и по своему сформулировали славянофилы, работая фактически параллельно с поздним Шеллингом и имея перед последним преимущество неперегруженности сознания мифологией и личной включенности в духовную практику православной церкви. Потом эту тему творческого преодоления классики подхватит Соловьев, который, несмотря на все пантеистические и гностические уклоны своей системы, пытался строить христианскую онтологию и историософию. Одним словом, преодолеть можно с выходом по вертикали, можно преодолеть с выходом вниз, или с уклоном влево или вправо. Русская религиозная философия жила не только в России, но и, в основном, в эмиграции уже. Она противостояла и этим течениям западной мысли, в которых Маилов не видел прогресса. Он скорее видел распад тех достижений, которые до которых поднялся Гегель и Шеллинг. Но она выполняла и определенную политическую функцию, а именно – противостояния демоническим идеологиям. В частности, задолго до появления «Наших» Маилов еще в 1990-е годы стал использовать термин «нашизм», т.е. в каком-то смысле он предсказал, что это появится, умел прочитывать определенные движения идеологические как духовные.

Русская религиозная философия в эмиграции обогатилась и сама оплодотворила западную мысль, мысль в первую очередь экзистенциальную. Маилов говорил, что она единственная адекватно выполнила миссию критики атеистического экзистенциализма, при том, что сам экзистенциализм – это позитивная тенденция. Я с ним согласен: тенденция на примат личности в бытии, на примат события по отношению к пространству. И только в русской религиозной философии прозвучала аргументированная критика радикального протестантизма, в частности, Карла Барта с его специфически протестантским акосмизмом, десинергитизирующим боговоплощение. Русская философия обогатила и католический экзистенциализм Габриеля Марселя, и диалектическую теологию Пауля Тиллиха. Как можно это узнать? Это можно узнать только по журналу «Путь». Поэтому Маилов в последние годы работал над журналом «Путь», который он называл Библией русской религиозной философии.

Самое интересное: почему русская религиозная философия представляет собой высший этап в развитии мысли? Ну, по крайней мере, другой? – Сдвиг парадигмы произошел. Сама сетка категорий, - не проблем, потому что проблемы у философии примерно одни и те же на протяжении всего ее развития, а именно система исходных принципов мышления в русском религиозном идеализме изменилась по сравнению с классикой. И она другая, чем в неклассике. Самый главный переход – от развития к творчеству. Т.е. от принципа развития как важнейшего онтологического постулата к рассмотрению творения и творчества как основных причин происхождения сущего и его изменений. Отсюда изменение планов анализа, появляется генетический план, когда сущее берется в своей относительной самостоятельности, появляется план отношения к Богу, то есть различаются генезис и теозис. В гносеологии этому соответствует переход от критики к оправданиям. В трансцендентальной критике выявляются основания сущего, но в конечном счете они оправдываются, поэтому Чаадаев и написал о «Критике чистого разума»: апология падшего разума, апология адамова разума. Оправдание в русской религиозной философии не тождественно апологии наличного наличного, а представляет собой подтягивание до некоторого идеала. Ну и потом различие, которое ввел Маилов, между предикативной философией и субъектной. Он, очевидно, заимствовал это у Булгакова или у Бердяева. Истина находится не на стороне предикатов, читай каких-то атрибутов отчужденных, а на стороне субъекта. А кто выступает субъектами? В религиозной философии – это Бог и человек. Соответственно, на указанных основаниях может быть выстроена субъектно-персоналистическая онтология.

Теперь переходим от планов и возможностей к тому, что свершилось в действительности. Маилов стал говорить о смене самой сетки категорий, но, будем откровенны, не прописал это ясно. За категориями группы или уровня «понятия,» как это значится в гегелевской «Науке логики», должны располагаться, согласно поздней гипотезе Маилова, категории группы Сущего. Не в хайдеггеровском смысле сущего с маленькой буквы, а в смысле Соловьева и Бердяева, которые говорят о Сущем как об имени Бога.

Но, Хайдеггер и Гартман, прямо скажем, сумели тематизировать различия между бытием и сущим, сделав это достаточно убедительно во многих книгах. Это очень интересная дифференциация, я сейчас сам работаю в этой парадигме. Анатолию Ильичу тематизировать различия не удалось. По ряду причин, но оно было им заявлено. Понятно, что Анатолий Ильич не состоялся как самостоятельный мыслитель калибра Бердяева или Булгакова. Но мы его знаем, он их пропагандировал, писал о них, открывал их нам. Но вот книг, которые были бы системными, нет.

Вы можете заметить, что некоторые его идеи получили вторую жизнь в РХГА. Но не все. Я, когда обосновывал собственную концепцию, сознательно и бессознательно опирался на его идеи. Речь идет о моей главной (пока) книге – «Мышление и откровение». Так обстоит дело и с «Русским путем», где в центре стоят персоны, осмысливаемые по принципу «за и против». Хотя Анатолий Ильич критично относился к самой серии. Но его идеи получили, скажем так, вторую жизнь. Анатолий Ильич не породил школы, как это сделал Евгений Семенович Линьков. А.И. Маилов сам был высоко индивидуализированной личностью и всячески поощрял оригинальность в своих учениках и поклонниках. Мне он говорил: моя задача не препятствовать Вашему творческому росту. Хотя школы он не создал, ему удалось поучаствовать в воспитании тех, кто сейчас формирует даже и не школу, а нечто большее: институциональные условия для воспроизводства традиций русского философствования на систематической основе.

Завершаем анализ, переходя к специфическим слабостям. Искомый синтез не осуществлен. Тот переход от марксизма к диалектическому и персоналистическому экзистенциализму, который А.И. Маилов замыслил, намечен в значительной степени, осуществлен в отдельных статьях, выступлениях, откликах, главное в учениках, но вот сложившейся системы нет. Помягче – она не вербализована. Можно было бы заявлять, что и не надо, ведь экзистенциалисты против систем. Но Маилов-то был за систему, он считал, что как раз можно систематизировать мышление, русскую философию в том числе. Но я сейчас просматривал его старые схемы перед докладом. Конечно, это все-таки схемы, прямо скажем, не система.

Какой еще недостаток? Анатолий Ильич уж если любил, то любил, а если не любил, то тоже пристрастно. Очень вспыльчивый был, пристрастия у него в философии были определенные, хотя любил писать об отличиях между при-страстием и при-частием. Вот чего-то ему Карсавин не понравился, Маилов будет его с разных сторон шпынять: и здесь не так, и здесь, это чувствуется в текстах. Самая интересная у него книжка, по-моему, про Льва Шестова, тут явно пристрастия, но хотя бы по делу, чего с Карсавиным не скажешь. Два любимых его автора – это Булгаков и Бердяев. Он говорил: «Бердяев (хотя дураки его журналистом считают) глубокий очень, я о нем свою самую последнюю книжку напишу». – Не получилось. В принципе это не его идея, что Бердяев – это русский Гегель, так написано, по по-моему в некрологе «Таймс» или «Нью-Йорк таймс». Ну и потом, на мой взгляд, это увлечение, характерное для русской философии в целом – захваченность сегодняшним днём. Оно тянуло его от вечности, слишком много идеологии в его статьях. И критики вместе с этим. Вы знаете, в свое время Анатолий Ильич попадал в парторганы, его критиковали там и обещали из партии исключить. А здесь он сублимировал, мне кажется, свое желание покритиковать и обличить кого-то. Это сейчас, по пришествии 15 или 20 лет становится явным.

Но я убежден, А.И. Маилов стал тем человеком, который не просто одну лыжню проложил и что-то сохранил, а смог внести свой вклад в формирование современного философского пространства, в том числе в этой магистральной линии, которая связана с экзистенциальной философией. С попыткой не просто противопоставить её классике, а соединить с классикой и показать русскую мысль как очень глубокий и интересный этап в развитии мировой философии.

Всё.

Спасибо за внимание.

Аплодисменты


ВОПРОСЫ

А.А. Ермичёв: Спасибо большое. 29-го числа на факультете социологии отмечали 90 лет Анатолию Андриановичу Галактионову. Анатолий Андрианович ушел из жизни в 2002 году, почти 10 лет тому назад, но коллеги Анатолия Андриановича помнят и собрали небольшой вечер для того, чтобы поговорить о нем как об ученом. Я рассказывал о нем как об историке русской философии, Бороноев, заведующий кафедрой о нем как об историке социологии, Михаил Синютин изложил биографию Галактионова. И вот в частности, что заметно в работе у Анатолия Андриановича, у него три книги по истории русской философии. Он говорит о том, что к философам нельзя подходить однообразно, одномерно, не соотнося с масштабом их деятельности. Допустим, говорил он, если о Станкевиче совершенно необходимо говорить в истории русской философии, то в истории мировой философии это имя можно миновать, о нем можно не говорить, от этого история мировой философии ни в коем случае не пострадает, а напротив, будет выглядеть более рельефно. Но если упустить Станкевича из истории русской философии ничего не получится, нельзя будет потом посмотреть, как пошли западники, как пошли славянофилы, какой удельный вес Шеллинг занимал в беседах кружка Станкевича и как этот Шеллинг стал вытесняться Гегелем, совершенно определенно. Так вот мне представляется, Дмитрий Кириллович, и относительно Анатолия Ильича. Возможно, что в истории мировой философии, возможно, что в истории философии в России это имя и минуется. Но! В истории петербургской философии или в истории философии в Петербурге и в петербургских вузах, конечно же, обойтись без имени Анатолия Ильича также невозможно, как без имени Евгения Семеновича Линькова, ну и кого либо из других из наших замечательных представителей, как, допустим, Владимир Осипович Свидерский.

Д.К. Бурлака: Каган Моисей Соломонович.

А.А. Ермичёв: Так что большое спасибо, Дмитрий Кириллович! А теперь давайте, пожалуйста, какие могу быть вопросы к Дмитрию Кирилловичу, пожалуйста!


Т.Г. Поспелова: Я сотрудник института комплексных социальных исследований, факультета социологии, и хочу обратить ваше внимание, вернее акцентировать на том моменте биографии Анатолия Ильича, на его жизненном пути, когда в конце 1970-х годов ему запретили преподавать философию и именно за увлечение Гегелем. И отправили его в ссылку в наш институт. Вы представляете, человек в расцвете философской мысли, в возрасте 50 лет, должен был придти в прикладную социологию и заниматься совершено чуждыми для него проблемами. И поэтому, мне кажется, что это очень отразилось на его судьбе.

И еще одно маленькое замечание, что в конце жизни он ушел немножко, как и многие философы в уединение, и вот в этом уединении он занимался и ставил перед собой огромную задачу. Он хотел создать методику, технику тестирования философов, как раз раскладывал все эти философские категории. Причем, уже, будучи в преклонном возрасте, он прекрасно владел компьютером и делал компьютерную программу тестирования философского менталитета. К сожалению, у него не было помощников, не было таких возможностей это реализовать до конца, но я думаю, что эти архивы в компьютерном виде у него еще сохранились. Поэтому можно говорить о продолжении каком-то. Спасибо.

А.А. Ермичёв: Спасибо, это очень ценное дополнение. Да, пожалуйста, какие будут вопросы!


Р.Н. Дёмин: Было бы интересно узнать, какова была тема его кандидатской диссертации.


Д.К. Бурлака: Не знаю.

А.Н. Муравьёв: Он же приехал готовым кандидатом, так что это надо в Ташкенте выяснять.


Д.К. Бурлака: Надо сказать, что у Анатолия Ильича судьба была очень интересная. Он закончил суворовское училище войск НКВД и после окончания училища работал не охранником, а конвоиром, но не в лагере самом, а на этапе когда ездят в вагонах. И очень много интересного рассказывал, как там себя заключенные ведут, как урки издевались, преследовали политических, если их не защищали. Как сам Маилов защищал, как можно прядок навести, т.е. он представлял себе эту ситуацию. Он вообще-то встретился, как потом он выяснил сам для себя, прочитав книгу Ванеева о Карсавине «Два года в Абези», он выяснил, что он этапировал Карсавина. И урки сняли ботинки с Карсавина, он шел по перрону… Т.е. они сыграли в карты на его ботики, карсавинские. Т.е. он, оказывается, заочно познакомился с Карсавиным, но понял, кого он эпатировал, только уже при перестройке.

А.А. Ермичёв: И невзлюбил его.

Д.К. Бурлака: Да, и почему-то невзлюбил, вот какая интересная судьба! А после того, как был партсъезд, начались разоблачения, Маилов демобилизовался и пошел работать на факультет. Но, говорит, за мной такой всё равно шлейф был. А еще, говорит, кто-то пустил утку, что он якобы работал в личной охране товарища Берии. А на самом деле, говорит, я конечно Берию видел, он приходил к нам в училище, поздравлял выпускников. И, говорит, помню как жал его потную руку, неприятное очень пожатие, оставшееся на всю жизнь, смотрел в глаза, такие рыбьи у Берии. Так что человек, прошедший такой путь, попал в философию и сумел измениться, смотрите, насколько. Т.е. от одной идеологии марксистской перейти к истинному марксизму, а потом от этого истинного марксизма к гегельянству. Причем глубокому гегельянству, повернуть значительную часть студентов в этом направлении. А потом еще от гегельянства и марксизма к пост- и к неклассической философии, к позднему Шеллингу, к экзистенциализму. Немногие люди проходят такой путь, какой удался Анатолию Ильичу.

А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, прошу Вас!

С.П. Лебедев: Дмитрий Кириллович, могли бы Вы провести принципиальное различие между Анатолием Ильичем Маиловым и Евгением Семеновичем Линьковым? Принципиальное различие.

Д.К. Бурлака: Хороший вопрос. Можно ли одним словом? Различия были по нескольким направлениям.

                                        

Например, по психологическому складу Евгений Семенович – боец, он под себя подминал в определенном смысле этого слова. Я помню, как Сергей Павлович на семинарах перед Линьковым стоял красный и выдерживал удар от него как на ринге. Линьков мог затоптать человека умного, но слабого, вот как с покойным Дороховым произошло. Да, мог затоптать, вполне определенно. Анатолий Ильич себе никогда бы этого не позволил. Т.е. человек, в общем, как он мне сказал: моя задача главная сейчас – не мешать вашему духовному развитию. Вы должны развиваться сами, я могу только наводить вас на какие-то мысли. Помню, спорили они с кем-то из тогдашних линьковцев, то ли с Масленниковым, то ли с Кондыревым: истина – одна или нет. Позиция Маилова: истина одна, но лики у нее разные. Истина по-разному является разным людям в различных обстоятельствах. То есть это не софистическая редукция истины к набору мнений, но обоснование права на собственное мнение. Позже Маилов нашел для этого онтологическое обоснование: человек не имеет права ставить себя на место Бога. Имеется и собственно философское различие. Линков так и остался, в общем-то, гегельянцем с точки зрения Маилова или других, кто ушел. Т.е. он остался верен этой позиции. А Анатолий Ильич всегда пытался прочесть Гегеля, и потом, когда он нашел экзистенциальное прочтение, он, конечно, вышел за круг собственно гегелевских идей. Но при этом, хотя я вам цитировал «Гегель – рассудок», «Шеллинг – гений», он уже ушел потом от этого. Он понимал, что Гегель, конечно, величайший из философов, но все-таки вышел за круг этой гегельянской догматики. Не большевик, я бы сказал, по складу своего мышления, не большевик в ленинском смысле этого слова. Ну, всё я сказал, нет…? Не знаю, какие различия.

А.А. Ермичёв: Да, прошу Вас!




О. Кошутин: У меня такой вопрос. Как на Ваш взгляд, возможно ли в России какое-то возрождение марксизма?



Д.К. Бурлака: Ой, думаю, что наверно нет все-таки. Дело в том, что советский марксизм или русский марксизм не совсем марксизм был. На мой взгляд это превращенная форма теологического сознания. Эта интенция в марксизме есть, у Энгельса она хорошо просматривается, даже у Маркса, но это именно интенция в марксизме. Поэтому собственно мы не с самим марксизмом имели дело, а с оригинальной самобытной советской философией, в которой марксизм Маркса стал, ну может быть, важнейшим элементом, но не всем. И вы знаете, в истории нашей страны марксизм сильно себя дискредитировал, так надоел, грубо говоря, всем. Поэтому о возрождении его даже в хорошем смысле вряд ли можно говорить. Также как в общем-то смотришь иногда, коммунисты вроде бы и не глупые ребята. Я как-то с депутатами общался, помню, была у нас какая-то тусовка одна, так вот наиболее человечными мне именно коммунисты показались. Но опять-таки дискредитировали себя так, что в ближайшее время не будет этого, не будет возрождения. То, что они получают 18-20-25% новых, пусть у них там украли 3 или 5 процентов, но не более того. Так и нету именно таких психологических, что ли, предпосылок для возрождения марксизма в России, на мой взгляд.

А.А. Ермичёв: Дмитрий Кириллович, нужно категорически возражать против того, что Вы говорите, самым категорическим!

                            

Д.К. Бурлака: Дискуссия уже началась?

А.А. Ермичёв: Совершено непонятно: речь идет ли о философии марксизма? Или о марксизме как идеологии? Или о марксизме – идеологии ленинского этапа развития марксисткой идеологии?

Д.К. Бурлака: У Вас вопрос, Александр Александрович?

А.А. Ермичёв: Т.е. так оперировать такими… Хорошо, пожалуйста, какие еще вопросы будут? Так, прошу Вас еще раз!




Р.Н. Дёмин: Дмитрий Кириллович, Вы упомянули понятие «нашизм», о котором говорил Маилов. Вот Маилов говорит, что в античности это выразил эти идеи Фразимах. Как Вы относитесь к его позиции – это действительно так с Вашей точки зрения или это несколько модернизация?


Д.К. Бурлака: Модернизировано, но отчасти так Ведь если истины как таковой нет, то истина на стороне… Где я, там и пуп земли, тогда «нашизм» конечно. Но Фрзимах, действительно, наверно у него есть… Там же сложно сказать, что реально-то от них осталось, от софистов, это ж мы реконструируем. Но все-таки это одна из идей только у Фразимаха, потому что софисты они все-таки ближе к постмодернистам и не будут навязывать. А «нашисты» пользуются этой относительностью, они навязывают. Фрзимах сказал «ну хорошо здесь, хорошо там». Т.е. это все-таки интересный ход мысли у Маилова, но он не до конца, что ли, продуманный.

А.А. Ермичёв: Так, вопросы!

М.В. Быстров: Дмитрий Кириллович, вот такой вопрос принципиальный. Создается впечатление, что философия как-то немножко замыкается в своем кругу, на своей кухне. Ну, мы знаем, что замкнутые системы, вообще, у них печальная судьба. Не считаете ли Вы, что он должна обращаться, ну, по крайней мере, в соседние области какие-то? Скажем, в естественные науки, там тоже какие-то телодвижения происходят и довольно-таки впечатляющие. Теории, там, сейчас гоняются за Бозоном Хи́ггса, и так далее. Или к бытию как таковому? Сейчас мы, видимо, переживаем небывалые события напряженности, нестабильности в мире, надо это как-то осмыслить и пролить туда свет. Не проливается! Вот как тут быть?

Д.К. Бурлака: Ну, и так и так. Если философия не будет обращаться к сущему с маленькой буквы, она превратится в абстракцию. Если она только сущим с маленькой буквы будет заниматься и забудет о бытии о подлинном, то она в софистику превратится или в позитивизм какой-то. Как сейчас стали говорить: «Философия есть конгруэнтная наука». Т.е. «ох, какая мудрая идея», кто-то сказал. Т.е. она теперь не служанка науки, как думали позитивисты, и не обобщение, она просто конгруэнтная.

А.А. Ермичёв: Хорошее слово!

Д.К. Бурлака: Да, богатая смыслами. Но все равно позитивистская гипотеза, что философия не более чем конгруэнтная наука. Но ведь все-таки у неё, если мы посмотрим на философию от Парменида до Хайдеггера, все равно есть свой предмет, которым науки не занимаются – это подлинное бытие. Если науки частные всегда о сущем, то философия – о бытии. Но невозможно говорить о бытии никак не затрагивая грани сущего.

А.А. Ермичёв: Поразительно, до чего Вы сами позитивист, просто невероятно!

                                        

Д.К. Бурлака: Я? Я просто позитивно мыслящий человек (смеется, смех в зале, аплодисменты).

А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, кто еще задает вопросы?

Д.К. Бурлака: Чего-то о советской философии никто не задает вопросы. Анатолий Ильич Маилов все-таки повод хороший.

А.А. Ермичёв: Да, прошу Вас, пожалуйста!



Вопрос: Спасибо за доклад, очень интересно! Но меня задело, что Вы мельком бросили: «Мы не будем касаться экономики». А, извините, это суть марксизма. И, вообще, почему мы до сих пор везде всюду не касаемся – была общественная собственность и плановое хозяйство, а сейчас у нас частное, и вообще, что мы имеем знаете. Вот недавно мои знакомые из МВД сказали: «Вот нам бы Шойгу, чтобы он тоже всё вернул нам в Министерстве иностранных дел». Вы поняли, просто я говорю, что творится.



Д.К. Бурлака: Вопрос хороший, просто по существу доклада. Эта фраза, действительно, у меня была «не будем касаться экономики», когда я говорил о предпосылках советской философии. Потому что есть духовные предпосылки – называл советскую философию превращенной теологией, есть культурно-исторические – я связал их с многоукладной российской экономикой, и соответственно разноплановостью и разноуровненоностью той культуры, из которой вырастала советская философия. И говорил собственно о философских – Гегель, материализм, теория революции. И сказал, не будем затрагивать экономику. Действительно у Ленина есть работа «Три источника и три составные части марксизма, вот немецкая философия, английская политическая экономия и французский утопический социализм, которые перерастают в соответственные три момента внутри самого марксизма – онтология с гносеологией, марксистско-диалектический и исторический материализм, политическая экономия и научный социализм. А вот как раз для советской философии экономическая составляющая марксизма не существенна. Просто если бы на нее Ленин обращал внимание, не получилось бы революции в одной отдельно взятой стране. Это наиболее не воспринятая тема именно советской философии из марксизма. Замечание Ленина никто из марксистов за 50 лет так и не понял «Капитала», почему? Потому что бы понять «Капитал» нужно овладеть всей логикой Гегеля. Я думаю, что здесь, конечно, невозможно было. И поэтому экономическая составляющая как раз-таки и не была воспринята, у нас революция волютнаристически была осуществлена, не по Марксу, а по Ленину. Обращение к философскому осмыслению экономической теории Маркса произошло только на последнем этапе развития советской философии. Вспомним замечательную работу Ильенкова «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса». Вот такой мой ответ.

А.А. Ермичёв: Да, пожалуйста, задайте вопросик, задайте.



Д.В. Шмонин: Такой вопрос уточняющий. Дмитрий Кириллович, этапы советской философии, которые Вы указали, серединочка из них с начала 1930 и до XX партийного съезда. Этот этап с точки зрения Маилова и с точки зрения Вашей – может быть есть какие-то различали, нюансы – это единый этап? И если да, то какую роль в нем играет тот, кто был обозначен как «четвертая ипостась»? И те два параграфа о диалектическом, материализме, и та дискуссия, которая была поручена товарищу Жданову, и было указано, чтобы она была свободной, и «Марксизм и вопросы языкознания», экономические проблемы. Спасибо.

 

Д.К. Бурлака: Я понял. Этап конечно дифференцированный, но принципе он самый единый из всех трех. И тот, кто демиург, этот «четвертая ипостась», функция Софии исполнена, конечно, Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Но дифференциацию там сложнее провести, чем в первом этапе и чем в третьем конечно. Т.е. это достижение того самого теологического и идеологического единства. Но война была еще кроме того и как тут во время войны особо пофилософствуешь-то? Не до того, что называется, было. Складывание так называемого «культа личности» – тоже религиозный ведь термин, да. Собственно, христианство ведь тоже ведь «культ личности»... Иисуса Христа. Мы не отдаем себе отчета насколько это религиозная терминология – культ личности. И догматизация произошла. Потом он же предложил пересмотреть весь тот мусор, который скопился в философии за долгие времена. Хотя вот дискуссия, которую провел тогда товарищ Жданов, имела ведь и позитивные результаты, ну, «серая лошадь» тогда появилась.

Д.В. Шмонин: 41-й год.

Д.К. Бурлака: С 41-го по 45-й. Но главное Жданов на что обратил внимание? Что марскизм-ленинизм не является наукой всех наук, а тем самым раскрыл возможность для более дифференцированных, в том числе гносеологических исследований. Марскизм-ленинизм является методологией. О, раз сказал товарищ из ЦК «методология», значит надо познанием заниматься. И это дало возможность и Кедрову и Копнину развивать методологические исследования, и, в общем, там на самом деле было много интересного в Киеве и Минске.

Д.В. Шмонин: А НИФРИ…? Предвоенные какие-то…

Д.К. Бурлака: Ну я все-таки не так хорошо знаю историю советской философии, когда я готовился к докладу, мне надо было выстроить определенную схематику, я решил не дробить так уж сильно. Три периода, три составные части советской философии.

Р.Н. Дёмин: Можно? Вы говорили о трех философских предпосылках в советской философии, среди них Вы назвали материализм. Как Вам кажется, на какую именно материалистическую традицию опиралась советская философия в самые первые годы своего существования?

Д.К. Бурлака: Тоже однозначно сказать сложно. Такое впечатление, что на разные философские традиции. Т.е. Сталин только к единому знаменателю свел. Посмотрите, даже тот же Ленин времен «Материализма и эмпириокритицизма» – ну это явно гольбаховский материализм наивный. А если мы посмотрим времен «Философских тетрадей» – это уже все-таки ближе к диалектическому материализму. Потом вот эта дискуссия между механистами и диалектиками, которая прошла на заре советской власти в философии. Тут в целом надо указать на материализм как на некоторую веру в вечность материи и в то, что Бога нет. Этот импульс общий. Сказать так, что именно на Энгельса… Ну Энгельс приспосабливал Маркса и Гегеля к ментальным способностям германского пролетариата. Но с учетом того, какая публика вошла в революцию в России, крестьянская страна неграмотная, какой там Энгельс! Зачем Энгельса читать-то? Хотя бы… Поэтому у нас материализм на первых-то стадиях и был мифологическим, Сталин ему некоторую метафизическую придал все-таки конструкцию, систематизировал. А в третий период – это позитивистский период развития: помните, как у Конта в законе трех стадий: сначала религия, затем метафизика и потом наука начинается. Он стал более научным в этот период, прямо по Огюсту Конту происходит.

А.А. Ермичёв: Так, вопросы исчерпаны.

ВЫСТУПЛЕНИЯ

А.А. Ермичёв: Пожалуйста, кто хотел бы выступить по отдельным моментам доклада Дмитрия Кирилловича? В целом по докладу? О своем собственном отношении к творчеству Анатолия Ильича? О своем собственном отношении к проблеме постсоветской философии. Вы хотите первым? Прошу Вас, пожалуйста!

О. Кошутин: Спасибо. Я не являюсь специалистом этого вопроса, но я позволю себе прицепиться к ответу на вопрос об отсутствии психологических предпосылок к возрождению марксизма и сказать несколько иное соображение. Но сначала не могу не отдать должное памяти человека, в честь которого мы сегодня собрались, ведь он же непосредственным образом причастен к созданию того центра, в котором мы находимся, это же замечательное учреждение! За неделю я прослушал человека, владеющего древними знаниями, мастера суфизма. Послушал доклад о пост-колониальных исследованиях в культуре, т.е. хитовая тема мировой философии и интеллектуализма. И сейчас я выслушал доклад, на мой взгляд, посвященный самому актуальному вопросу философскому в России – а именно: наследие марксизма в постсоветском развитии. По большому счету нужно ответить на вопрос: вернется ли марксизм в преображенном виде или в измененном, или он сошел на нет, и никогда нет. Вот, собственно, в России нужно ответить на этот вопрос, потому что каких-то других глобальных философических систем у нас нет. И у нас есть только форма ожидания какого-то реванша или возрождения, ренессанса, кто как может это трактует. Но вопрос стоит, и этот вопрос нужно разбирать теоретически, и мне представляется, доклад был очень в этом плане полезный и значительный. Хотя я подчеркиваю, не являюсь здесь специалистом.

А что касается вот этого психологического вопроса, то мне представляется картина такой. Мы все, по возрасту кто подходит, представляли, чтó такое в официальном государственном понимании марксизм советский. И вряд ли найдется тот, кому он нравился в буквальном смысле. Отметил докладчик, что он бы тем более не понравился ни Ленину, ни Марксу этот марксизм, поскольку они в свое понимание вкладывали в это учение, что марксизм это есть развитие. И если в нем нет развития, то к марксизму это не может иметь отношения в принципе. Вот с отсутствием развития в философии именно марксизма мы и столкнулись в последние годы советской власти в буквальном смысле с тем, что называется застой. И проблема заключалось в том, что он не только сам не развивался, а он мешал развиваться и другим течениям философским, и идейным, и политическим, и т.д., и это осложняло ситуацию и жизнь людей, в том числе и того, кого мы сегодня вспоминали.

И вопрос тут заключается не в плане каких-то личных претензий к Сталину или еще кому-то, а плане самого содержательного понимания, к чему это учение было обращено и на что оно развивалось. Я не скажу тут никаких новых вещей, все мы помним еще в советское время, после советское, все в один голос говорили, что главная проблема марксизма – что в нем нет человека. Говорили о формациях, говорили еще о многих вещевых, об экономике говорили – это всё правильно, но в нем нет человека. И вот эта проблема – найти человека и философически или иным образом объяснить его мышление, а мышление-то, мышление – это мышление человека. Поэтому связать это всё в одно и найти какие-то варианты объяснения представляет собой сложность. И, к сожалению, я должен отметить, я не знаю, не специалист, но я вижу, что от этой темы – постсоветского анализа – все как-то уходят. Я не видел, не слышал таких, я бы с удовольствием поприсутствовал и поучаствовал в таком объяснении, но я не вижу, все как-то уходят. Даже какие-то молодые интеллектуалы, к которым я приходил, они даже если и говорят о марксизме, то довольно странно, на мой взгляд. Конечно, можно говорить, что отсутствие понимания, объяснения человека оно неизбежно, как говорят, толкает – но куда толкает? Толкает в психоанализ, это понятно, это к понимаю человека. Толкает в экзистенциализм, тоже понятный ход мысли. Но это тоже тупиковый, на мой взгляд, вариант. В каком смысле? Потому что это такое внутри личностное самокопание бесконечное, в котором никогда не будут найдены концы и объяснения. И психоанализ, и совмещение, и прочие все эти связки они мало что дают. Ведь главная проблематика заключается в том, чтобы связать понимание конкретного отдельного человека и общества? Т.е. другого, других людей, связь людей. И поэтому марксизм он этого не мог, и в этой связи мы не могли придти в России к тому этапу – к возрождению нового религиозного понимания. Потому что религиозное понимание дает объяснение такое объяснение, как кто к этому относится это дело каждого, но оно дает этот вариант. Но с другой стороны, тут возникает вопрос с философией. Ведь нужно объяснить не просто с религиозной с точки зрения каких-то догматов, а еще дать какое-то философское объяснение вот этих связей человека и общества, том, как происходят эти изменения, о том, как разворачивается общественный процесс или регресс, не важно. И мне кажется, что вот это очень сложная тема, к которой я больше ничего не могу больше добавить, и за что я очень благодарен докладчику, что он двигает нас в этом направлении. Спасибо, извините, что долго.

А.А. Ермичёв: Спасибо Вам большое.

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, кто еще хотел бы высказаться? Пожалуйста, Михаил Витальевич!

М.В. Быстров: Позвольте несколько слов в продолжение моего вопроса. Но прежде всего я хотел бы поблагодарить организаторов и докладчиков за то, что мне удалось, честно говоря, восполнить пробел по части русской философии. Я тут буквально за час до заседания смотрел брошюры Маилова, но в Интернете не мог найти, накануне искал, не получалось, никакие сети не откликаются. Но здесь есть еще один нюанс, который дал повод мне выскочить на эту трибуну.

Дело в том, что на Днях петербургской философии я на одной из секции мучился, слышались стоны неудовлетворенности. И там сидел какой-то коллега, я первый раз его вижу, ну из таких как бы прозелитов от философии, который, видимо, недавно подключился. Мы перекинулись парой слов, гнетущее впечатление. Он говорит, а посмотрите «Немецкую идеологию» Маркса. Я вообще не помню, когда в последний раз брал в руки это вечное непотопляемое учение. Я взял, и тут несколько цитат. В первую очередь поразило, что полемист блестящий, можно заимствовать некоторые…

А.А. Ермичёв: Да ну? (смеется)

А.Н. Муравьёв: Так Михаил Витальевич же физик!

М.В. Быстров: Нет, ну там работа может быть какая-то особая.

А.Н. Муравьёв: Нет-нет, всюду у него так.

М.В. Быстров: Мне показалось, что в стиле ленинского «Эмпириокритицизме», цитаты-цитаты всё время идут, блестяще вообще, прекрасно! Я даже подумал надо восполнять пробел. И вот там была такая цитата, в частности, я выписал: «Для философов одна из наиболее трудных задач – спуститься из мира мысли в действительный мир». Философское мышление обособлено в самостоятельную силу. Ну также и язык, он касается философского языка. Маркс говорит: «Задача спуститься из мира мыслей в действительный мир превращается в задачу спуститься с высот языка к жизни». Ну и там он пишет о самонаслаждении интеллектуалов, философов и так далее. И вот заключительный аккорд, обратите внимание, я вот цитату выписал: «Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу как онанизм и половая любовь». Здесь повод поразмышлять, и здесь невольно хочется обратиться к тому, что философия должна проецировать себя на... Не замыкаться в себе, а о бытии рассуждать.

В качестве примера приведу такую попытку. Пожалуй, сейчас сегодняшнюю ситуацию, положение вещей можно сравнить с романом Бальзака «Шагреневая кожа». Есть две действительности, две реальности – это антропогенная и техногенная (это вторая природа) и первая природа. Так вот оказывается, они резко отличаются по структуре своей. Первозданная первая природа имеет фрактальную структуру, неевклидову. А антропогенная или техногенная она эвклидова, природа, которая собирается из обычных, привычных конфигураций, фигур геометрических и т.д. И вот они так резко отличаются. Получается, что тут существенный момент, обратите внимание! Что эта часть антропогенная и техногенная она напоминает сжимающуюся шагреневую кожу. Неуклонно, причем этот процесс необратим – очень важный момент! Здесь о сроках никто не говорит и не надо эти задавать вопросы, сроки какие-то, но сам процесс идет в одном направлении, он однонаправлен. Тут есть более интересные детали, о которых сейчас нет времени здесь говорить, но я просто хочу дать понять, что есть над чем философии тут потрудиться и обратится вовне. Т.е. чтобы она выдала продукцию во вне, внешнему пользователю, не замыкаясь на своей кухне. Спасибо.

А.А. Ермичёв: Спасибо Вам, Михаил Витальевич!

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Я приглашаю знакомого Анатолия Ильича – Сергея Викторовича Чебанова.

С.В. Чебанов: Ну, «знакомый» это наверно слишком громко сказано, я расскажу немножко подробнее, как мы были с ним связаны. Чебанов Сергей Викторович, профессор кафедры математической лингвистики университета.

Мне очень жаль, (Д.К. Бурлаке) я сегодня опоздал на основную часть Вашего доклад, но, тем не менее, я не собирался как раз сегодня говорить о советской философии. Всё, что я хотел по этому поводу сказать, с большим трудом после того, как не было опубликовано в пятнадцати изданиях в России, было опубликовано в 1996 году в Таллинне в «Радуге» (*), и там обо всём это сказано. Единственно, что мне хотелось бы здесь на эту тему сказать – это сказать о том, что, по-моему, действительно порождена была чрезвычайно интересная штука в советское время. А именно – такая культурная конструкция, в которой в качестве бытового инструмента использовалась не религия, не какие-то этические концепции, а философия. Это породило феномен народной философии, которая сейчас, вообще говоря, исчезает в связи с тем, что идет смена поколений, а как такой идеологический феномен, эта штука совершенно не изучена, не препарирована, и не исследована, а исчезает сам предмет исследования. Но я больше ничего на эту тему говорить не буду, потому что это специальный разговор. Мне хочется говорить сегодня об Анатолии Ильиче.

Тут я должен сказать несколько слов о себе не ради похвальбы себя, а просто ради того, чтобы пояснить, какие у меня были заданы стандарты восприятия. Получилось так, что в силу личных обстоятельств я знал несколько классов, тех, кто выжил к тому моменту – это 1950-60-70-е годы – из Второй мужской гимназии, и тоже несколько выпусков гимназии Н.Н. Зворской в Эртелевом переулке (ныне – здание Некрасовского телефонного узла угол ул. Чехова – Эртелева переулка – и ул. Некрасова – Бассейной). И вот это был стандарт, на который я ориентировался. Сейчас об этих людях пишутся книги, скажем, об Андрее Митрофановиче Журавском, математике, о Сергее Григорьевиче Чебанове, отоларингологе и лингвисте. Дядей Андрея Митрофановича и моей бабушки был Иван Иванович Лаппо, работавший позже в Праге с И.А. Ильиным, который отмечал его достоинства и как философа (не только историка). Вот это тот круг, который меня в детстве окружал и который определил стандарт оценки людей. Понимая, в какой стране я живу, и, осознав несостоятельность марксизма уже в 7-8-м классе после чтения Маркса и Энгельса, я понял, что, с одной стороны, я буду заниматься философией, а с другой стороны, что я не буду никогда официальным философом. Поэтому начав учиться на биологическом факультете в начале 1970-х годов, я сплошь прослушал всех преподавателей философского факультета и провел отсев на выявление тех, кто выдерживает соответствие этим критериям. Таких оказалось четверо – это Киссель, Солонин, Слинин и Маилов. Вот с этого момента начался наш контакт, и я у него прослушал курс по категориям.

И вот с этого момента начинается некоторый принципиальный разговор о том, что такое философия. Здесь сегодня идет речь об эволюции Анатолия Ильича. Мне кажется, что эволюция касается того чтó он думал и вот это чтó может бесконечно меняться, это есть бесконечное многообразие собственно философской мысли. Значительно важнее как. Как в том смысле, чтобы это было философствование, а не идеологизирование, не профанация философии, и так далее.

Эти четыре человека, о которых я говорил, меня заинтересовали с точки зрения того, что они корректно делали это как, так, что можно было всю марксистскую чепуху отбросить и говорить по существу. И вот то, что было предъявлено в этом курсе в начале 1970-х гг. по категориям – это и было философствование, т.е. то, как это делается.

Надо сказать, что с многими из людей, у которых я мог чему-то учиться, с довольно большим числом из них, остались личные отношения. С Анатолием Ильичем не осталось никаких личных отношений, это был только аудиторный контакт, тем более, что я знал, что на философском факультете нужно держаться аккуратно, и особенно потому, что как раз я попал туда в момент расставания с факультетом Бориса Михайловича Парамонова, с которым мы были связаны по делам, относящимся к Константину Леонтьеву. Мне представляется, что очень важно то, что эта техника работы с категориями, техника работы собственно философской, которая, в том числе дана, в книжке Маилова и Хасанова. Она – эта книжка – принципиально интересна еще в том отношении, что она допускает трансляцию этого метода работы даже внеличностную. Что я имею в виду? Оказывается, опираясь на эту книгу, можно учить других философии, уже не имея личностного контакта с самим Анатолием Ильичем, и при этом просекать эту стройность и последовательность философской мысли.

То, что меня привело сюда сегодня при всех сложностях – то, что это надо оценивать, что, вообще говоря, в этой серьезной, с моей точки зрения, философской пустыни, по крайней мере, официальной пустыни, которая была в советское время, Анатолий Ильич был тем человеком, у которого можно было учиться философии без всяких скидок на время, обстоятельства и т.д. И с этой точки зрения вечная память Анатолию Ильичу, огромная благодарность вам, что вы его помните. И мне кажется, что и далее надо это каким-то образом продолжать, потому что, вообще говоря, немножко он потерялся на фоне того обилия многообразия, которое сейчас есть в философии. А то, что это столь принципиальная фигура, конечно, в некотором смысле предано забвению. Благодарю за внимание!

А.А. Ермичёв: Спасибо большое.

Аплодисменты



Примечание

Статью С.В. Чебанова см.:

Парадигматическая смута постсоветского философствования // «Радуга» (Таллин). – 1996. – N.1 – С. 99-108.

Также прочитать эту статью можно в книге:

Чебанов С.В. Петербург. Россия. Социум.(pdf, 2,27 Mb), С. 511 - 523



А.А. Ермичёв: Пожалуйста, Андрей Николаевич! Андрей Николаевич Муравьёв.

А.Н. Муравьёв: Уважаемые коллеги, здравствуйте! Я хотел бы поддержать только что высказанное положение: не следует забывать сделанное в философии при советской власти. Добавлю к нему, что всё сделанное тогда мыслителями было сделано не только вопреки, но и благодаря советской власти, ибо оба эти фактора были продуктивны. Разумеется, нужно различать, что было сделано благодаря, а что – вопреки советской власти, но ни в коем случае не допустимо разделять навязываемое современной формой пропаганды представление, что развитие русской философской мысли было насильственно прервано большевиками и до тех пор, пока труды высланных на «философском пароходе» не были переизданы на родине, в СССР на месте философии существовала только мёртвая пустыня марксистско-ленинского догматизма. Это – такое же превратное преставление, как и то, что при советской власти была уничтожена человечность и воцарилось сплошное хамство. Пропаганда, как всегда, преследует свои особые цели и искусно хитрит, смешивая правду с ложью. Почему оба эти представления превратны? Да потому, что развитие человечности и философии никакая власть (ни советская, ни антисоветская, ни любая другая) прервать не может. Как ни старайся, никто не в силах уничтожить человечность человеческой жизни и высшую форму её человечности – философское познание. Следует, конечно, признать, что бесчеловечности и догматизма в годы советской власти хватало с избытком, но, во-первых, они были до неё и есть сейчас, а, во-вторых, при советской власти были отнюдь не только они. Поэтому то, что сегодня наш уважаемый докладчик почтил Анатолия Ильича Маилова как мыслителя советского времени и поставил в начало своего доклада анализ советской философии, я от души приветствую. Приветствую не потому, что одобряю всё, что делалось в советской философии и в советский период нашей истории, а потому, что я противник этих извращающих правду пропагандистских штампов, которые столь же дурны, как и превознесение сталинской пропагандой Павлика Морозова – пионера, написавшего в НКВД донос на своего отца и убитого за это вместе со своим младшим братом отцовскими товарищами. Нельзя отрицать, что в историческом развитии есть прерывность (дискретность), однако это вовсе не означает, что в нём отсутствует непрерывность (континуальность). Подчёркивать одно и вычёркивать другое значит вольно или невольно искажать историю, грешить в отношении к ней субъективностью и предвзятостью. Это слишком рассудочно, слишком сентиментально и просто: вытянуть из нашего сложного прошедшего какую-то ниточку – даже такую по видимости привлекательную, как ниточка «белой России», России господ – и заявить, что в ней-то и была вся соль жизни. Ностальгия по этой России сегодня свидетельствует не столько об уважении к достатку и образованности, сколько о не преодолённом рабском сознании, которое отвратительно именно в том, кто претендует быть господином.

Я думаю, что не случайно необходимое для нашего светлого будущего воспоминание о том, что происходило у нас в области философии при советской власти, началось на нашем семинаре с воспоминания об Анатолии Ильиче Маилове. Личность Анатолия Ильича замечательна не только тем, что он оказал влияние на ректора РХГА и научное направление этого уникального учебного заведения, но прежде всего тем, почему он мог оказывать такое влияние. Однако позвольте и мне начать с воспоминаний, носящих личный характер. 1971-1976 годы, когда я учился на философском факультете Ленинградского университета, были, наверное, не лучшими годами в истории факультета, но и не самыми плохими. Это была уже не хрущёвская оттепель, когда дышалось, быть может, даже слишком легко и многие головы кружились, внезапно утратив прежние ориентиры, но это был ещё не застой, отравлявший духовную атмосферу продуктами разложения государственного социализма. По крайней мере, до 1974 года ситуация на философском факультете благоприятствовала тем, кто поступил туда, чтобы приобщиться к философии. Этому тогда превосходно помогали многие работавшие там преподаватели. Для лучших из них в словосочетании «марксистко-ленинская философия» существительным всегда была, как тому и подобает быть, философия, а «марксистко-ленинская» – по условиям времени неизбежным, но только прилагательным. Суть дела для таких преподавателей состояла отнюдь не в идеологии, а в философии, отчего они и были мыслителями, а не ортодоксами и догматиками. Их трудами (а мыслящие преподаватели работали, конечно, не только в Ленинграде) и развивалась философия в России при советской власти. Она развивалась, повторю, не только вопреки, но благодаря советской власти. Первая польза советской власти для развития философии состояла в том, что до начала революции (или, если угодно, событий 1917 года и того, что за ними последовало) настоящее образование, гнездившееся в гимназиях, реальных училищах, институтах и университетах, было доступно лишь для «белой кости», для детей господ. Остальные дети (напомню тем, кто этого не знает или не хочет вспоминать), презрительно назывались тогда «кухаркиными детьми» или «чумазыми» и могли получить настоящее образование только в исключительных случаях. При советской же власти возможность настоящего образования стала распространяться на всю массу «чёрного народа», который был призван править Русью, согласно известной легенде о Полкане-богатыре. Дело ведь не только в поголовной грамотности, которой Россия быстро достигла при большевиках. Это в настоящее время народ вновь опускают (извините меня за это выражение из лексики уголовных преступников, но оно, к великому сожалению, точно выражает то, что уже лет пятнадцать делают с народом те, кто имеют власть) до простой грамотности – до того, чтобы большинство могло лишь считать, читать по-русски газеты и специально фабрикуемое для «пипла» (ещё один отвратительный неологизм!) чтиво, да запоминать какие-то английские слова, чтобы пользоваться современной техникой. Уже три министерства образования это считают, похоже, вполне достаточным для «населения», как выражаются нынешние господа чиновники. Именно при советской власти крестьяне и рабочие потянулись не только к грамоте, но и к настоящей науке и к настоящему искусству и, главное, могли дотянуться до них. Я не знаю, из какой семьи происходил Анатолий Ильич. Судя по тому, что он был суворовцем, наверняка не из благополучной. Так вот, люди из деревень и от станка при советской власти впервые получили возможность дать себе весьма порядочное образование – такое, какое раньше в России было доступно очень немногим, а сейчас становится вовсе никому не доступным вследствие планомерно оскопляющей образование модернизации. При «проклятом коммунистическом режиме» они могли стать и становились мыслителями, могли преподавать на философских факультетах, читать лекции и писать книги, значение которых, несмотря на все условности того времени, вовсе не ограничивается тем временем, когда они были прочитаны и написаны.

Из числа таких лучших преподавателей философского факультета я и выбирал себе научного руководителя первой курсовой работы по кафедре истории философии. Мне посчастливилось выбрать как раз Анатолия Ильича, который вёл у нас на втором курсе семинары по философии нового времени. Мой выбор определила его манера вести занятия – неторопливая, тонкая, вдумчивая. Сегодня я с радостью вновь после долгого перерыва увидел лицо Анатолия Ильича. Эта его фотография прекрасно выражает то, каким человеком он был. Ясно видно, что это настоящий русский интеллигент – непредубеждённый, деликатный, сам свободный и стремящийся ненавязчиво помогать свободному развитию студентов. Курсовая «Проблема свободы воли в философии нового времени» получилась у меня скорее рефератом, написанным по переведённой и изданной на русском в 1900 году работе Альфреда Фулье о свободе и необходимости. Обратите внимание: это 1974 год, а Фулье ведь отнюдь не марксист и, тем более, не ленинец – он, вообще говоря, бог знает кто. Я тогда вдохновился его работой, принёс Анатолию Ильичу уже готовый текст, и, поскольку уже знал, что Анатолий Ильич никакой не догматик и не ортодокс, был спокоен за оценку; даже не особенно обрадовался, увидев на титульном листе «отлично». Гораздо большее впечатление произвели на меня первые слова краткой письменной рецензии, которой он сопроводил свою оценку. Первые два слова, которые я прочёл о своей работе (пусть она была и не вполне моя, а по содержанию больше принадлежала Фулье), были: «Мудрая работа». Прочтя их, я, по правде сказать, чуть не упал. Такое благословение получить от уважаемого мною преподавателя, я, конечно, не ожидал! Окрылённый этим благословением, я продолжил свои занятия историей философии и через некоторое время пришёл к тому, над чем напряжённо работал в те годы сам Анатолий Ильич – к истории философии как истории философского способа мышления.

В исследовании связи истории философии с логикой заключается вклад Анатолия Ильича в развитие философии в советский период. Результаты, к которым он пришёл, занимаясь этой проблемой, представлены в книге: Маилов А., Хасанов М. Философские категории и познание. Ташкент: Узбекистан, 1974. История философии как логического метода познания – этот предмет, полагаю, имеет значение не только для меня, хотя лично меня первым к нему подвиг именно Анатолий Ильич Маилов. Второй, ещё более сильный импульс к его изучению я получил от Евгения Семёновича Линькова. Монография Е.С. Линькова «Диалектика субъекта и объекта в философии Шеллинга», во введении к которой этот предмет с изумительной, особенно по тем временам, свободой изложен по его основным моментам на трёх страницах введения, а затем подробно исследован в той форме, какую он получил у Шеллинга, вышла в издательстве Ленинградского университета в 1973 году и по прочтении оказала на становление моего профессионального интереса решающее влияние. Кстати, с лекциями Евгения Семёновича, которые я смог прослушать только по окончании университета (ибо Е.С. Линьков, А.И. Маилов и В.И. Синютин были, кажется, как раз в 1974 г. на пять лет удалены с факультета в «ссылку» – в НИИКСИ), можно теперь познакомиться по изданию: Линьков Е.С. Лекции разных лет. Т.1. СПб.: Грант пресс, 2012. Соединённая энергия этих импульсов направила меня к убеждению, что освоение истории философии в её необходимой связи с гегелевской логикой безусловно необходимо для развития современной философии вообще. Раскрытие необходимости, изнутри пронизывающей историю философского способа мышления – историю, которая венчается «Наукой логики» Гегеля и поэтому не может быть понята без неё – есть основание и предпосылка настоящего философствования после Гегеля. Чем дольше я занимаюсь историей философии, тем яснее вижу, что развитие мировой философии на русской почве возможно только на этом пути, ибо свобода философской мысли берёт своё начало в её собственной необходимости, развивающейся исторически и впервые логически познанной Гегелем. В противном случае появляются те поделки, которыми дискредитируют философию в глазах общественности некоторые из тех, кто в последние годы выступает на Днях петербургской философии и на Российских философских конгрессах. Недопустимо, конечно, публично пускаться в поток сознания по каким-то пустякам или даже по важному поводу впадать в безудержную рефлексию и воображать, что такая отсебятина имеет отношение к философии. Надо признать, что это случается в силу отсутствия философской культуры, уровень которой после упразднения марксистко-ленинской философии у нас отнюдь не повысился, а, напротив, заметно упал. Своей дисциплиной, а, главное, тем, что марксистско-ленинская философия прямо указывала на свой исток в классической немецкой, особенно гегелевской, философии и через неё – во всей истории классической философии вплоть до Парменида и Фалеса, она, несомненно, содействовала повышению уровня философской культуры русской мысли, но и мысли украинской, казахской, грузинской, узбекской и т.д. по списку союзных республик, входивших в СССР. В этом была вторая польза советской власти для развития философии. То обстоятельство, что необходимость логического освоения каждым философом всей философской классики от Фалеса до Гегеля включительно сегодня уже мало кем осознаётся и реализуется, нанесло развитию философии в России огромный вред – полагаю, что гораздо больший, чем отбытие всех «философских пароходов» (их, говорят, было два), паровозов и телег, увозивших из страны мыслителей прежней эпохи. Именно из-за этой утраты философия ныне оттеснена у нас со своей прежде уверенно занимаемой ею центральной позиции на периферию образования и общественного сознания, а за оставшееся пустым свято место ныне борются между собой церковная ортодоксия и прагматическое здравомыслие, которые сами не менее догматичны, чем марксистско-ленинская идеология сталинских лет. Анархия из-за её внешней похожести на настоящую свободу пагубна в любом деле, особенно в таком важном и необходимом для созидания современного национального государства и культуры, как философское образование.

Вот что сделал Анатолий Ильич в советское время для развития философии в нашей стране, чем, на мой взгляд, заслужил вечную память. Что же он не успел или не сумел сделать для этого? В заключение своего выступления я хотел бы обратиться к концу доклада Дмитрия Кирилловича, где он начал разговор о недостатках Маилова как мыслителя. Мне тоже представляется, что о них следует сказать, причём отнюдь не для того, чтобы умалить достоинства мысли Анатолия Ильича, а, наоборот, для того, чтобы как можно более успешно продолжить то дело, которым он был занят сам и которому он способствовал, помогая другим.

Почему же Анатолию Ильичу не удалась его замечательная и необходимая попытка соединить классическую мировую и русскую философскую мысль? Я думаю, что по двум причинам. Говоря о них, я коснусь различия подходов А.И. Маилова и Е.С. Линькова к решению этой задачи и попробую дать свой ответ на вопрос, который был задан о них нашему докладчику. Во-первых, дело в том, что в своём серьёзном и внимательном отношении к истории философии Анатолий Ильич не смог до конца расстаться с видимой, внешней, феноменальной формой историко-философского процесса. Это ведь только на своей поверхности история философии выглядит и является историей множества различных философских учений, которые все находятся в случайном порядке, требующем систематизации. В действительности, т.е. в своей существенной глубине, она совсем иная. Анатолий Ильич недостаточно углубился с этой поверхности к сути истории философии как таковой. Почему? Как раз потому, что он воспринял гегелевскую науку логики не как систему истины, а лишь как сетку категорий. В этом – вторая причина его неудачи и, вместе с тем, их весьма резких расхождений с Евгением Семёновичем. Оба пункта дали Линькову основание для критики Маилова, а так же для шутливых и нешуточных для Анатолия Ильича вопросов о том, что же он собирается этой сеткой ловить, где он будет её закидывать, куда понесёт улов и т.п. Понятно, что дело тут не в одном маиловском выражении «сетка категорий», а в том, что Анатолий Ильич воспринял гегелевскую логику только как универсальную схему, как совокупность отдельных друг от друга категорий. Их-то он и пытался внешним образом подвести под внешнюю историю философии, приписывая каждому философскому учению какую-то категорию как его основу. Такое приписывание, хотя и обладало иногда значительными объясняющими возможностями, при всей проницательности Анатолия Ильича и тонкости его усилий на деле было все-таки произвольной систематизацией.

Вот почему его попытка таким образом связать историю философии и логику была для своего времени замечательной, но неудачной. Не достигнув логического понятия истории философии, Анатолий Ильич остался больше историком философских учений, чем историком философии как таковой. На мой взгляд, изменение его позиции и интереса в постсоветские годы вызвано именно этой неудачей. Будучи не удовлетворён якобы формальным содержанием гегелевских категорий, он пошёл за содержанием к экзистенциализму, персонализму и т.д. Хотя лично для него это компенсировало ту схематичность и логическую недостаточность, которая была присуща, по его представлению, логике как таковой, в таком движении я не вижу дальнейшего развития философии. Скорее, это был шаг и даже два шага назад, ибо экзистенциализм и персонализм уже существовали до Маилова, как и та дореволюционная русская мысль, которую он счёл вершиной мировой философии. Для развития философии требуется не их содержание, а раскрытие внутреннего единства историко-философского процесса и понимание истории философии как истории становления логической философии. Таково направление, которое развивал при советской власти и, насколько я знаю, по сей день продолжает развивать Евгений Семёнович Линьков. В меру своих способностей я, в чём-то соглашаясь, а в чём-то споря с другими его последователями, пытаюсь двигаться по этому пути и светлый образ Анатолия Ильича Маилова не перестаёт помогать мне в этом нелёгком деле. Спасибо за внимание!

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Пожалуйста, есть ли еще желающие выступить? (Следующему желающему выступить) Постарайтесь недолго.

Л.Г. Губанов: Минутка, одна страничка.

А.А. Ермичёв: Да, пожалуйста. Вы, простите, кто, представьтесь, пожалуйста!

Л.Г. Губанов: Я этот, любитель, от Годарева-Лозовского, я у него на кружке хожу, я любитель.

А.А. Ермичёв: А, понятно, из кружка Годарева-Лозовского.

Л.Г. Губанов: Да, любитель. В докладе представлены различные философские направления. Естественно хочется подобрать наиболее подходящее для текущего момента. Для этого надо их сравнить. Обычно нефизические величины сравниваются интуитивно, но такое сравнение не объективно. Объективно тотальное сравнение – война – но оно не эффективно, так как ведет к уничтожению материальных и людских ресурсов. Возможен также метод логического сравнения, но и тут есть проблемы. Дело в том, что в логике нет формальной операции сравнения, а есть только операция «логическое сложение» и «умножение», которых недостаточно для выполнения сравнения. Поэтому надо ввести в логику операцию «логическое сравнение» с тем, чтобы сравнение нефизических величин выполнялось по заданному алгоритму. При этом следует учесть, что есть величины, которые в принципе нельзя сравнить. Введение такой операции не избавит от войны, не заменит интуицию, но позволит избегать некоторых ненужных споров. Вопросы сравнения нефизических величин рассмотрены в конструктивной философии, которая представлена на сайте «рюрикюра.ру», а также в статьях, опубликованных в журнале «Сознание и физическая реальность». Спасибо.

А.А. Ермичёв: Ну что ж, если нет выступающих, то я хотел бы предоставить для заключения слово Дмитрию Кирилловичу.

Д.К. Бурлака: Времени много прошло, не все помнят лично Анатолия Ильича. Прозвучало немало хороших слов и в адрес советской философии, что нужно её анализировать.

А.А. Ермичёв: Нам надо поднять эту тему здесь специально: советская философия как феномен, как явление.

Д.К. Бурлака: Да и постсоветскую философию было бы рассматривать. Ну, а об Анатолии Ильиче у нас может быть такой уж очень углубленной дискуссии о его творчестве сегодня не получилось, хотя Андрей Николаевич обозначил моменты, но не будем влезать. Я хотел бы отметь то, что у меня, может быть, не сильно было сконцентрировано, но в выступлении других докладчиков прозвучало. Ведь философ влияет не только своими идеями, он влияет еще как личность. Сократ, Платон. И надо сказать, что в этом смысле Анатолий Ильич тоже оказывал безусловную эманацию личностную на людей, с которым он сталкивался. Т.е. вокруг него был определенный центр, он был центром излучения, центром притяжения. Так же как по-своему и Линков был, так же, как по-своему был Кисель. И, конечно, благодаря таким людям все-таки философия сохранилась, и в общем выжила, и мог состоятся, наметиться, по крайней мере, какой-то переход.

Конечно, я лично Анатолию Ильичу очень благодарен за то, что он сделал. Все-таки тот поворот, который он осуществил от логики к софийности, он интересный персоналистический поворот. Для него софиология была… нет критиков социологии среди здесь присутствующих. Это могла бы быть очень интересная дискуссия, он в ней находил именно оригинальные методологические ходы. Но я думаю, что все-таки двигался он вот этой любовью к персонализированной вечности. Логика категорий не дает нам персоналистический образ вечности. А в русской религиозной философии, как разновидности христианской мысли, такой был открыт. Ну думаю, что в том последнем опыте, который ожидает каждого человека и который Анатолий Ильич уже осуществил, я надеюсь, что он все-таки с личной вечностью встретился. Всё. Спасибо за внимание.

А.А. Ермичёв: Спасибо.

Аплодисменты

                                             
              



Видеосъемка – Владимир Егоров 

Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой  

Фотографии Наташи Румянцевой и Динары Мардановой

Благодарим за помощь в подготовке этого материала:

Дмитрия Кирилловича Бурлаку

Людмилу Рябову

Андрея Николаевича Муравьёва

Сергея Викторовича Чебанова



Рекомендуем для дальнейшего чтения по теме:

Маилов А., Хасанов М. Философские категории и познание. – Ташкент. - 1974г. – 163 с.

                                                  

Линьков Е.С. Лекции разных лет. Т.1. – СПб.: ГРАНТ ПРЕСС, 2012. – 494 с.

                                                      

Ванеев А.А. Два года в Абези: В память о Л.П. Карсавине. – Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом»: La Presse Libre, 1990. – 200 с.: 8 с. ил.

                                                      

Статью С.В. Чебанова см.:

Чебанов С.М. Парадигматическая смута постсоветского философствования // «Радуга» (Таллин). – 1996. – N.1 – С. 99-108.

Также прочитать эту статью можно в книге:

Чебанов С.В. Петербург. Россия. Социум.(pdf, 2,27 Mb), С. 511 - 523




СЛУШАТЕЛИ

 

 

    

 

    

 

                                       

 



                 ВЕЧЕР ПАМЯТИ Анатолия Ильича Маилова (после заседания)

                                                    (фрагменты выступлений)

*

Сергей Павлович Лебедев, кандидат философских наук, доцент кафедры онтологии и теории познания факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета




С.П. Лебедев: Я неоднократно возвращался к этой проблеме – проблеме рефлексивной, имеющей целью выявить кто же я все-таки, линьковец или маиловец, в конечном счете. И, несмотря на то, что я больше симпатизировал Линькову и его позиции, я, проанализировав свою собственную судьбу философскую, нашел, что я все-таки двигаюсь маиловским путем. Но не в том смысле, что я, как Андрей Николаевич говорил, сетку категорий везде выискиваю. Я пытаюсь, как мне представляется, все-таки достаточно не хочу сказать слово «творчески», но использовать гегелевскую модель мышления в креативных целях.


Если иметь в виду Евгения Семеновича Линькова, то, как мне представляется, не хочу никого обидеть здесь, все-таки он остановился на какой-то вершине, приняв её за вершину, и дальнейшего движения я не усматриваю. Я недавно освежил в памяти свои студенческие представления, почитав лекции Линькова. Спасибо, кстати говоря, тем, кто принимал участие в издании «Лекции разных лет». И я вижу, что позиция Линькова Евгения Семеновича она не меняется, вот как забрался на какую-то вершину, так и остался на этой вершине. Вершина это или нет – это вопрос второй. А Маилов постоянно искал. И с Андреем Николаевичем я согласен, у него иногда были такие, в общем, поверхностные искания. И сетка категорий, формализованная им, она не только помогала, но и мешала ему достаточно глубоко забраться. Может быть, действительно, с этой поверхности его категориального осмысления историко-философского процесса связан его переход к русской философии потом, очень даже может быть. Но все-таки Маилов был креативный человек, он не останавливался на достигнутом, искал, искал, искал. Т.е. конечно тоже нехорошо идти в дурную бесконечность, но, по крайней мере, для меня его такое искательское отношение к философии и поиск в ней своего личного места сделалось, на неосознанном уровне, сделалось таким вот очень мощным творческим стимулом. Поэтому я так до сих пор не могу понять: думая некоторое время назад, что я все-таки линковец, я не могу понять, кто я же до сих пор – маиловец или линьковец. По манере философствования все-таки, наверное, я маиловец, наверное, все-таки маиловец.

Д.К. Бурлака: А по структуре принятия экзамена – линковец (смеется, смех в зале).

С.П. Лебедев: Да, линоквец (смеется).

Д.К. Бурлака: Лучший ученик Линькова, так никто не вытаптывает как я на экзамене.

С.П. Лебедев: На меня Маилов оказал очень сильное впечатление, влияние оказал очень сильное, и я ему благодарен за это. И благодарен Бурлаке за то, что меня с ним свел, потому что я через Бурлаку к Маилову пришел. И благодаря судьбе за то, что я попал между этих двух огней, между молотом и наковальней, между Линьковым и Маиловым. И предлагаю поднять тост светлой памяти Анатолия Ильича Маилова.

**

Людмила Викторовна Бурлака, кандидат философских наук, преподаватель РХГА




Л.В. Бурлака: С Анатолием Ильичом мы стали уже работать, когда организовались Высшие Гуманитарные Курсы, и мы его привлекли для организации именно философского факультета здесь, на ВГК. И можно сказать вложить энергию сюда именно философскую, конечно, – это была заслуга Анатолия Ильича. Потому что мы были хотя молоды и у нас было достаточно много энергии для того, чтобы создавать что-то, но вот какого-то опыта, силы и концепции не было. Поэтому, конечно, Анатолий Ильич оказал здесь на формирование я бы сказала даже концепции нашей образовательной, которая в бóльшей степени ориентирована на философию, и в том числе на такой тренд к религиозной философии – это его, конечно, заслуга в данном случае.


И вот из общения с ним тогда я была поражена тем, что он как всегда представлялся на факультете человеком очень… Так, как я училась на научном коммунизме мне не везло в плане общения с ним, но я была удивлена, что он как личность являл из себя образец философа в поиске находящегося. И действительно, рядом с ним было очень приятно видеть как он мыслит – открыто так – и делится этими мыслями. Я была в каком-то смысле его ученицей, потому что он мне даже разрешал за собой читать лекции на географическом факультете, говорил «ты потянешь». Его уверенность в своих учениках, уверенность в людях, которые точно также идут вместе, рядом с ним, у него не было вот этого состояния отношения, как я чувствовала у Линькова, все-таки дистанция между учителем и учеником. Он умел вести с учеником диалог на равных, но при этом оставаясь таким гуру, учителем, авторитетом. И это было чрезвычайно важно, мне кажется, для формирования зрелости какой-то профессиональной, даже личностной. Потому что в советской системе это не приветствовалось, такая манера. Некая иерархичность, все расставлены на свои места, должности, не формировали в человек этого. Но если бы ты был бы комсомольским работником, у тебя определенный… Я сама помню, что просто как из любви к философии мне было трудно поступить на философский факультет. Мне для этого надо было окончить ленинский университет знаний, там, школу комсомольского работника, потому что я была непартийная девочка, ну что, это была кастовость определенная, да, мне нужно было пройти какие-то формальности. А мне Маилов всегда представлял из себя такого человека, который мог совершено к этому относиться без всяких… Хотя таких людей вообще-то, вы знаете, на философском факультете было много, они, может, формально соблюдали эти правила, но в душе были всегда достаточно целостными такими, свободными личностями. Поэтому я бы не стала… На научном коммунизме тоже было таких преподавателей очень много.

Поэтому я хотела бы конечно вспомнить его в первую очередь как человека, который в другой личности видит личность, в другом человеке видит личность. Он так на это обращал внимание сразу, сразу это видел, признавал, для него это было самое главное. Поэтому видеть в Другом сразу личность – некоторые этому учатся и так и не научаются. У него был такой дар, он сам в себе это взращивал и в других людях это умел обнаруживать. Мне кажется за этот дар он может...

Т.Г. Поспелова: Это редкий дар!

Д.К. Бурлака: Поворот к персонализму был обусловлен его внутренним настроением.

Л.В. Бурлака: Да, его склонностью, это верно.

Д.К. Бурлака: Как Фихте говорил: «Каков человек, такова его философия».

Л.В. Бурлака: Да-да-да, есть что-то. Хотя я говорю, что большинство из философов, с кем я общаюсь на протяжении своей профессиональной деятельности, тридцати лет, мне думается, что в каждом вот эта способность всегда присутствует. Я вот не помню человека наверно, который бы увлекался философией и который был бы лишен этой способности личностного опыта и вúдения другой личности. Это наверно, да, такая печать есть на всех. У Анатолия Ильича, я бы сказала, что для меня это послужило сигналом к тому, что нужно себя чувствовать уверенно в знаниях.

А.А. Ермичёв: Но все-таки, Люда, вот посмотри. Вы назвали одного-двух человек, я назвал, еще кто-то. И получается такая ситуация: хороших философов много, а философии...

Л.В. Бурлака: Мало, да (смеется).

А.А. Ермичёв: ...нет! А философии нет. Становился диалектический материализм, но так и не стал, так и не был доведен до логического конца.

Из зала: Надо подхватить упавшее знамя.

А.А. Ермичёв: Вот надо подхватывать эту попытку... Вот ведь беда какая!

Л.В. Бурлака: Александр Александрович, мне кажется, Вы зря переживаете. По большому счету мы живем в такой культуре, которая стремится к объективации истины. Но мы, по-моему, переходим в совершенно новое состояние, когда субъективация неизбежна – и слава Богу! Потому что ценность философии именно в том, что она рождает совершенно особого субъекта – мыслящего, и правильно мыслящего.

А.А. Ермичёв: Да я-то «за»!

Л.В. Бурлака: Поэтому это здóрово, что рождается реальность – благодаря философии – реальность в виде человека как субъекта истории, мысли. А философия сама по себе получается, она как бы необходимый продукт, побочный.

А.А. Ермичёв: Это и совокупность каких-то идей.

Л.В. Бурлака: Да-да.

***

Тамара Григорьевна Поспелова – сотрудница Научно-исследовательского института комплексных социальных исследований ф-та социологии СПбГУ


Т.Г. Поспелова: В тех условиях было очень трудно развивать диалектику, согласитесь. Потому что…

Д.К. Бурлака: Фактически невозможно.

Т.Г. Поспелова: Я говорила я работаю в институте, который как бы считался не знаю каким, но все ссыльные попадали в наш институт и очень замечательные люди. Первым был Юрий Давидович Марголис, и тройка, которая…

Л.В. Бурлака: Марголис?

Т.Г. Поспелова: Да, Юрий Давидович первым к нам пришел в ссылку. Потом был Линьков, Маилов и Синютин. И я хочу сказать, как по-разному вели себя философы. Линьков просто игнорировал ссылку, он ни разу вообще не появился в институте. Синютин писал всё время письма на все уровни, отстаивая свою позицию. А Маилов пытался свою великую философию внедрить в практическую социологию. У нас была совершенно прикладная наука, массовые опросы эмпирические всё время, и, тем не менее, он пытался внести в это философские какие-то идеи.

Л.В. Бурлака: Вот эта вот позитивность – да!

Т.Г. Поспелова: Это очень важный момент. И еще я хочу о чем сказать, что вот вы говорили о креативности – такой необычный штрих креативности Маилова. Когда он оказался в ссылке, и мы случайно оказались с ним соседями в нашем университетском садоводстве, взяли эти участки. И вот представьте себе, Анатолий Ильич, который, как говорит его жена, до этого никогда даже не вбил ни одного гвоздя, потому что вообще-то он был из такой семьи, и, в общем, он занимался философией. И взяв этот участок, этот человек один, вот совершенно один, я этому свидетель и могу это констатировать, построил трехэтажный дом! Три этажа, причем третий этаж – была философская у него вышка. Она до сих пор стоит, все ходят, на неё смотрят. Т.е. прекрасно построенный дом. Это, представляете, фундамент…! Причем там были камины, ванны… Как-то это не очень складывается с его обликом, и в этом ходил великий Анатолий Ильич. Причем, кстати говоря, к нему приезжали и аспиранты, я её называла «летняя философская школа». Но в принципе – чтобы один человек своими руками, совершенно философскими, так сказать, не рабочими, построил трехэтажный дом! Два этажа небольшие, а третий этаж – философская вышка, где он сидел, наблюдал всё время за звездами, до последнего дня он наблюдал там за звездами, такая лестница сложная наверх, он там сидел. По-моему вначале у него даже телескоп там был. И там же у него был компьютер, и там у него были фильмы какие-то. Он вообще был очень включен в эту социальную реальность, я хочу сказать.


                                                               ОБЪЯВЛЕНИЕ

                               Министерство образования и науки Российской Федерации

Образование теологических кафедр и факультетов в российских государственных университетах

                                                              Уважаемые коллеги!

Приглашаем Вас и Ваших коллег принять участие в конференции «Каким должно быть теологическое образование в современных российских университетах», которая состоится в апреле-мае 2013 года в Санкт-Петербурге (точное время и место проведение Конференции будет согласовано приблизительно к середине марта).

После СПбГУ, мы надеемся, настанет очередь и РГПУ им. Герцена, и других российских (в том числе, конечно, педагогических) университетов (поскольку надо ведь кому-то готовить учителей для «основ мировых религий» и т.д. в средней школе).

И это хорошо! Тем не менее, мы полагаем, что все-таки, наверное, необходимо заранее и основательно всё взвесить и обсудить со специалистами, с общественностью, с теологами и с представителями различных христианских Церквей, может быть, также с представителями различных теологических факультетов старейших европейских университетов, в которых традиция преподавания теологии насчитывает века серьезных и основополагающих для современной европейской и мировой цивилизации исследований.

СПбГУ – не первый государственный ВУЗ в России, в котором появится теологический факультет, но это не значит, что в нем всё должно быть установлено так, как, скажем, в Нижегородском государственном педагогическом университете или в Омском ГУ:

И в области теологии тоже возможно новаторство и неординарный подход!

На сегодняшний день в РФ существует уже около 40 государственных ВУЗов, в которых есть кафедры или факультеты теологии:

На соседних исторически близких и родственных для большинства россиян Украине и Белоруссии процесс также не стоит на месте:

В Эстонии восстановлены теологические факультеты в том же виде, как до установления там атеистической «диктатуры пролетариата»:

В Европе, само собой разумеется, теологические факультеты есть в каждом серьезном университете.

Сколько еще нужно нам преодолевать духовную диктатуру «воинствующего атеизма», так упорно насаждаемую в нашем сознании «красным террором» почти столетие вовсе не по принципу добровольного образования и свободы совести!

Даже Русская Православная Церковь осознала недоработки нашего светского университетского образования в отношении теологии, заставляя устыдиться нашей неосведомленности или пассивности в собственной светской «университетской епархии».

Итак, на Ваше усмотрение мы предлагаем серьезную и актуальную тему для обсуждения.

С уважением,

Иван Фокин, сопредседатель оргкомитета по проведению конференции, e-mail: [email protected]

Санкт-Петербургское Общество Мартина Лютера

Санкт-Петербургское Общество Классической Немецкой Философии

Издательство ARC (см. Facebook «Издательство Арк»)

27 декабря 2012 г.:

                                                                          ***

Рекомендуем для дальнейшего чтения по теме:

Теологический факультет в современном университете

Философский пароход

В РПЦ не считают преподавание теологии внедрением церкви в образование

Протоиерей Владимир Шмалий: Кафедра теологии в МИФИ – площадка диалога между богословием и наукой

Советская власть vs Церковь

Патриарх Кирилл: Теология в вузах — это культурный императив для общества

Члены Синода образовали межведомственную координационную группу по преподаванию теологии


                                                            НОВОСТИ

Соловьёвский семинар информирует о своих мероприятиях в октябре – декабре 2012 г.

Презентация журнала «Соловьёвские исследования» в Одесском национальном университете им. И.И. Мечникова (8 октября 2012 г., г. Одесса, Украина).

«Круглый стол»: «Соловьевский семинар в пространстве научной коммуникации» (17 октября 2012 г., ИГЭУ, г. Иваново). Участники «круглого стола»: Иваново (ИГЭУ, ИГХТУ, ИвГУ, ИГАСУ), Москва (Институт философии РАН), Санкт-Петербург (СПбГУ), Воронеж (ВГУ), Шуя (ШГПУ)

Выездное заседание Соловьёвского семинара в рамках проекта «Культурные гнёзда России»: «Культурные гнезда Иванова и Костромы» (15 ноября 2012 г., КГУ им. Н.А. Некрасова, г. Кострома)

Научная конференция: «”Философский пароход”: и судьбы русской философии в ХХ веке», посвященная 90-летию высылки философов-идеалистов из Советской России. 26 ноября 2012 г., ИГЭУ, г. Иваново, Россия. Участники конференции: Иваново, Москва, Санкт-Петербург, Воронеж, Кострома, Шуя.

                   – К 90-летию «Философского парохода

                   – Философский пароход» и судьбы русской философии в ХХ веке

                   – Философский пароход» приплывёт в Иваново

                   – Философский пароход» и судьбы русской философии в XX веке

Выездное заседание Соловьёвского семинара в рамках проекта «Культурные гнёзда России»: «Философский лик Серебряного века: Константин Бальмонт и Владимир Соловьёв» (5 декабря 2012 г., г. Шуя, Литературно-краеведческий музей Константина Бальмонта).