|
Доклад
Романтические традиции в русской философии истории
В этот период активизировалось обсуждение темы отечественного национального самосознания и рождалась национальная историческая наука. Восстановление в некотором смысле «утраченного самосознания» большинство отечественных историков и философов этого периода вполне логично связывали с необходимостью осмысления российской действительности, определения места и роли России в составе мировой цивилизации. Исторические проблемы были неотделимы от решения мировоззренческих проблем и практических задач современности. История представляла интерес как для историков, так и для философов, правоведов, экономистов. Сложность поставленных задач определяла критический анализ существующих концептуальных позиций в области исторического объяснения; намечалась тенденция к созданию проектов истории, соединяющих идеи альтернативных подходов. Так, И.В. Киреевский отмечал: «Теперь уже нет общепринятых, безусловно господствующих систем, чтобы построить из противоречащих мыслей свое полное воззрение, надобно выбирать, составлять самому, искать, сомневаться, восходить до самого источника, из которого истекает убеждение… Составить убеждение из различных систем – нельзя, как вообще нельзя составлять ничего из живого. Живое рождается из жизни… Теперь уже не может быть ни Вольтерианцев, ни Шеллингианцев, ни Гегельянцев… Теперь каждый должен составлять себе свой собственный образ мыслей, и, следовательно, если не возьмет его из всей совокупности жизни, то всегда останется при одних книжных фразах» (1). Немецкие идеи просветительства, гегельянства, шеллингианства и романтизма представляли собой определенные предпосылки, на базе которых оформлялись основополагающие идеи в отечественной философии истории, рождалась важнейшая идея, определяющая русскую философию истории – исторического детерминизма, согласно которой в истории нет ничего случайного; исторический процесс органичен и существует связь прошлого, настоящего и будущего. При этом следует отметить, что немецкие традиции в области философии истории пересматривались русскими историками и философами по ряду позиций, что определило специфику собственно русской философско-исторической мысли. Отправной точкой для отечественных историков и философов этого периода становится гегелевская философия истории, основанная на постижении законов разума в рамках идеалистических установок, что логично включалось в контекст общефилософских идей времени. В то же время априорность гегелевской схематики критиковалась с различных позиций представителями русской мысли 30 – 50-х годов ХIX века. П.С. Шевырев, М.П. Погодин, П.Я. Чаадаев, славянофилы: К.С. Аксаков, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, Ю.Ф. Самарин отрицали рационализм гегелевской системы, утверждая приоритет веры. И.В. Киреевский, критикуя «немецкий рационализм», «механически двигающийся в несуществующих формулах», указывал: «Многие из первоклассных мыслителей уже начали сознавать недостаточность этой формулы любомудрия и ясно чувствуют потребности нового учения, основанного на высших началах, …философия в последнем окончательном развитии ищет такого начала, в признании которого она могла бы слиться с верою в одно умозрительное единство» (2). Основной смысл критического подхода представителей радикального крыла западников: А.И. Герцена, В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского сводился к утверждению забвения реалий конкретно-исторической жизни общества в гегелевском определении основ исторической методологии. Русские гегельянцы, такие, как Т.Н. Грановский, Б.Н. Чичерин, Д.Л. Крюков, П.Г. Редкин, несколько позже - С.С. Гогоцкий, Н.Н. Страхов, напротив, ратовали за непреложность гегелевской философии, хотя большинство из них были против умаления Гегелем роли России в истории, а также революционного пафоса диалектического метода. Вследствие неудовлетворенности строго рационалистическим подходом Гегеля области исторической методологии в русской мысли возникла ориентация на немецкий романтизм. Ряд русских мыслителей, такие, как Шевырев, К.С. Аксаков, Хомяков, Киреевский, Самарин, Чичерин и некоторые другие обращались к философии Шеллинга. Влиянием немецкого мыслителя объясняется то, что в области непосредственно философии истории особое значение отечественные мыслители приписывали идее органического развития истории, характер которого определялся «народным духом», которому придавался мистический оттенок. Интерес отечественных мыслителей вызывали идеи Ф. Шлегеля, Новалиса, Ф. Шлейермахера, Гельдерлина, заключавшиеся в выявлении элементов национального развития; история народа определялась как закономерное развитие в определенном направлении отдельных стран и народов, объединенных на основе некоторой культурной общности. Немецкие романтики духовную цельность жизни, постигаемую на иррациональном уровне восприятия, интуитивно, рассматривали как более высокий тип знания по сравнению с рационально-логическим, изучающим формальную сторону действительности, и противопоставляли этот тип знания рационалистической методологии. Психологизм составлял суть самого романтизма. Природа мыслилась как величайший организм, прорыв в бесконечность которого возможен лишь путем интуиции. Как оппозиция логическому схематизму исследовались иррациональные стороны общественной жизни. Такой подход был связан с романтическими идеями в историографии, в которых на первый план выдвигались бессознательные факторы истории; предметом изучения становилось понятие «народного духа» на базе иррациональных начал. Результат ориентации на непосредственное восприятие исторической реальности – выделение особого статуса человеческой психики как существенного элемента постижения реальности, осмысление исторической «целостности» на основе духовных составляющих, формирующих культурно-историческое поле жизнедеятельности народа. Существенной характеристикой русской философии истории указанного периода также является психологический подход к историческому познанию. В русской мысли 1830 – 1850-х годов складывалось подчеркнутое предпочтение факторов духовного порядка, личностных дефиниций. Анализ духа этноса выступил для многих русских философов этого периода основой и в определении методологии исторического познания. Проблема народности как совокупность духовных аспектов национального бытия в связи с этим приобретала в русской философии истории особую значимость, становилась в ряд гносеологических оснований исторической науки, а религиозная доминанта как «мерило» «национального» духа рассматривалась в качестве движущего фактора, определяющего механизм исторической динамики. Ю.Ф. Самарин полагал необходимым не ограничиваться «внешней стороной исторических фактов», а «отыскивать живые следы православного вероучения, более или менее затертые позднейшими наслоениями, выделять из разных примесей народные и религиозные стихии и назвать их по имени». Это даст возможность понять «таинственную связь «церкви» и «племени», определить «коренные основы» жизни народа» (3). В русской мысли психологизм исторического познания связывался с попыткой понять целостный образ народа, привлекая внешний фактографический материал, но более на чувственном, эмоциональном уровне. Вопросы психологического характера включались и в проблему народности, которая в ХIХ веке становилась одной из важнейших для русских мыслителей. Для ее решения привлекались материалы различных областей знания, но приоритет отдавался поиску народной психологии. Этим занимался уже Н.А. Полевой в «Истории русского народа», который в качестве основных задач своей книги поставил изображение жизни русских, «политического и гражданского состояния», то, что в совокупности он называл «физиогномией» народа. Он подчеркивал: «Историк должен показать нам прошедшее так, как оно было; оживить представителей его, заставить их действовать, думать и говорить, как они действовали, думали, говорили и, бесстрастным вещанием истины, слить жизнь каждого из отдельных представителей с его веком, его временем, обставить изображения их теми отношениями, царства и народы теми царствами и народами, коими сливались они с человечеством в действительной своей жизни» (4). Погодин пытался понять «сущность народной жизни» или «дух народа», который объявляется им исторической «неопределенностью», решаемой с позиции «помышления, чувствования» (5). Только так мы можем постичь историческую истину. Путь познания истории – проявление в человеческих чувствах божественных законов. Историю, народ, государство Погодин считает «сложными категориями», которые невозможно объяснить одной теорией; необходимо привлечение «комплекса свойств». «Дух народный» он рассматривает как некую проекцию провидения на реальность. Придерживаясь шеллингианских позиций в философии истории, «философии тождества», он видит мир как видоизмененное сознание, а историю субъективизирует, вводя ее в мир человеческой мысли, познания и лишая объективного содержания: «Может быть, один человек во всем мире (плод всего мира), шествуя путем христовым, с чистым сердцем, благой волей, уразумеет Историю в какой-нибудь кратной формуле, достигнет самопознания и поймет: «я есмь, во всем смысле» (6). Отсюда он заключал, что нельзя узнать историю лучше, чем в «глубине души своей». Следствием такого воззрения у Погодина являлось и определение самого предмета истории. Если, традиционно, в качестве такового определяют события, действия человеческого рода, то сюда же, по его мнению, необходимо включить и чувства человека, которые являются началом человеческих действий и необходимой их предпосылкой, «семена и плоды действий». История подразделялась на «внешнюю», изучающую историческую реальность, факты, и «внутреннюю», направленную на освещение духовного пласта человеческого существования, познаваемого на чувственном уровне. Именно на «внутреннюю» историю должна обратить внимание современная философия. Каждое происшествие, утверждал он, имеет «два смысла», «душу и тело», «божественную идею и скудельную форму»; первое относится к идее необходимости, второе – идее свободы. «Таинство истории», по мнению Погодина, и состоит в связи и непрерывном взаимодействии законов необходимости и свободы. «Чувство истории», «неопределенное», но «синтетическое» позволяет «угадывать» это взаимодействие и из разных действий, исторических событий слагать некий «театр действий», «невидимое здание» истории (7). Литературный критик, философ Н.И. Надеждин полагал, что через непосредственное знание, веру, интуицию можно судить о достоверности первоисточников. Так, например, свод. Римских законов 451-450 годов до н.э. он решительно не признает достоверным свидетельством; по его мнению, они были созданы не свободно, под влиянием народного самосознания, а были «выписаны из чужой земли», навязаны народу. Десятисловие же, или десять заповедей Моисея он считает важнейшим памятником словесности, через который народ «воспрянул к сознанию живого бога. К.С. Аксаков основанием для понимания истории объявил «идею общей истины», которая имеет определенное отношение к прошлому и постигается интуитивно. У И.В. Киреевского «живое, цельное» понимание исторической действительности было возможно только на основе «непосредственного», интуитивного знания, ведь интуиция, согласно романтической точки зрения, способна объединить мысль, волю и чувство человека и, следовательно, играет существенную роль в выработке целостных мировоззренческих установок. О «тождестве национальной психики», неизменности национального характера на всем протяжении русской истории писал брат И.В. Киреевского П.В. Киреевский, которого современники называли основателем психологического подхода к изучению русской истории, вследствие того, что он провел ее «психологическую нить» через все ее периоды. Действительно, П.В. Киреевский устанавливал единство психологического склада народа, намечая достаточно определенный психологический портрет русских, полностью следуемый патриархальному идеалу славянофильства, традиционно противопоставляя его западным образцам личности. При этом он пытался проникнуть в русскую историю с точки зрения этого первообраза. Психологизм западников 30 – 50-х годов ХIX века в целом близок к славянофильским позициям. Акцент на нравственное значение психологического подхода находим у Т.Н. Грановского. Через «живое историческое чувство» человек, полагал он, включает механизм действия нравственных качеств и, вследствие этого, приходит к исторической истине. Историк должен душой переноситься в прошлое, отыскивая в нем христианские нравственные ценности и пытаться передать это своим слушателям. Общечеловеческие ценности, утверждаемые историей, присущие всем историческим периодам, могут быть изучены через познание человеческой души, свойствами которой эти ценности изначально являются. Здесь большое влияние приобретает личность самого историка, который нравственно воздействует на слушателя. Поэтому Грановский был против сухого аналитического изложения исторического процесса. Его интересовал психологический настрой на определенные нравственные позиции. Такой подход позволяет историку постичь истину прошлого через призму собственной души; тогда он сможет передать историю так, чтобы она слилась с «биографией» человека, превратилась в «личные воспоминания». Человек должен понять, что он может жить «жизнью всей истории». Причем Грановский утверждал, что в любом историческом периоде можно выделить те нравственные составляющие, которые входили бы в копилку общечеловеческих ценностей; необходимо соотнесение ценностей прошлого и настоящего: «Тот не историк, кто не сумел прочесть в изучаемых им летописях и грамотах начертанные в них яркими буквами истины: в самых позорных периодах жизни человечества есть искупительные, видимые нам на расстоянии столетий стороны» (8). Он выделял «безусловные» начала нравственности и «ограниченное понимание этих начал» в определенный период времени. Понять исторический период, народ, который в нем действовал, можно через выяснение ценностных ориентаций народа и сопоставление их с общечеловеческими принципами нравственности. Это невозможно на уровне простого фактографического изложения; необходимо переключение на чувство, эмоциональную сторону. К.Д. Кавелин указывал, что «народная физиономия» не означает внешние формы существования народа: это «нечто неуловимое, непередаваемое, на что нельзя указать пальцем, чего нельзя ощупать руками, чисто духовное, чем один народ отличается от другого, несмотря на видимое сходство и безразличие» (9). Расхождения со славянофилами у него начинались по вопросу о понимании сущности самой народности. Кавелин был убежден, что истинно духовная ориентация народа задается господством личностного начала в его нравственности. Родственный быт славян, который подчиняет личность «безусловно целому», является «нравственной дремотой»: человек «расплывается», «убаюкивается» и перестает стремиться к развитию, он «доверчив, слаб и беспечен как дитя». Личность, сознающая себя как «бесконечное и безусловное достоинство» - необходимое условие духовного развития народа, когда он начинает жить «умственно и нравственно». Идеализируя, таким образом, свой психологический метод, Кавелин рассматривал проявления своего нравственного идеала в духовной культуре человечества, соизмеряя с ним произведения искусства, литературы, фольклор, религию. Доскональное их исследование поможет историку понять сущность этнической психологии, степень ее развития в зависимости о приближенности к провозглашенному идеалу. Такой подход будет развит, в частности, у «украинофила» Н.И. Костомарова, который писал о необходимости определения концептуального подхода к этнографическим исследованиям, полагая «уразумение психологии прошедшего» основой для исторического познания. Историку нужно знать «образ» жизни народа, чтобы понять его историю; для этого историк должен быть этнографом, а этнограф, в некотором смысле, становится этнографом. Таким образом, в отечественной философско-исторической мысли начинали создаваться закономерности духовной сферы человеческого существования, позволяющие представить общую логику развития субъектов истории: поведения личности, нации, этноса, социальной группы, государства. В связи с этим, изучалась деятельная сторона человеческой природы с точки зрения ее общих законов, намечаются подходы к исследованию таких понятий, как «народный дух», «народный характер», «вера». Исследовались потребности, мотивы, интересы человека, создавая чувство «сопричастности» человека к истории. Акцент на культурно-историческую доминанту при исследовании этнической психологии – весьма существенная особенность философии истории данного периода. Выбор доминанты зависел от концептуального подхода в исторической гносеологии, идейных позиций русских историков и философов, но сама ориентация на своеобразную планку, мерило духовности народа была характерна для всех основополагающих направлений (в том числе радикального крыла западничества), что составляло общее своеобразие психологического подхода в русской философии истории этого периода, определяло поле пересечения этнографии, истории и психологии.
Вопросы А.А. Ермичёв: Светлана Александровна, как будет правильнее сказать, русская мысль 1830-50 годов сформировала русскую нацию или сформировавшаяся русская нация расцвела русской мыслью 1830-1850 годов?
С.А. Воробьева: Ну, я думаю, что это достаточно взаимопроникающие, диалектические понятия. На мой взгляд, действительно, историчность общественного сознания 1830 – 1850-х годов во многом определила становление русского национального самосознания. История некоторым образом фокусировала все проблемы, все важнейшие темы для нашего отечества в то время. В.Г. Белинский определяет XIX век как век «исторический», говорит, что «без истории теперь невозможна ни искусство, ни наука», любые рассуждения теряются вне исторического контекста. Формирование теоретических подходов в области исторической науки было связано во многом с попытками проникнуть именно в своеобразие русской национальной истории, конечно, в общем-то, задавала тему восстановления утраченного самосознания. «Утраченное самосознание» – это термин, употреблявшийся в 1830-1840-е годы. В то же время, постановка проблемы национальной самоидентификации в этот период во многом определила национальную философию и прежде всего философию истории в России в этот период. Я думаю, во многом это так.
А.А. Ермичёв: Вдогонку, позвольте. А как тогда народ, он вошел в этот вот объем нации? Раскол между интеллигенцией и народом – интеллигенция формирует нацию, а народ остается вне интеллигенции или интеллигенция остается вне народа – и вот 1914, 1917, 1921 годы.
С.А. Воробьева: Да, наверное, вы правы. Я думаю раскол вполне определенный. Ну, а что касается моей темы, психологические исследования в России были связаны с деятельностью Русского географического обществ, созданного в 1846 года и этнографического отдела этого общества, который возглавлял академик К. Бэр. Здесь создавались программы этнопсихологических исследований и велась большая практическая работа, связанная с поиском свидетельств (прежде всего, этнографических), устанавливающий психологический портрет славянских и других народностей. Эта тематика возникла с разработкой, так скажем, идеологической мифологеммы вполне определенного образа русского народа, «устраивающего» правительство. Собственно эти исследования были направлены на поиск идеологии. И те экспедиции, которые совершались с целью уяснения образа русского народа, имели вполне понятное идеологическое содержание.
А.А. Ермичёв: Так, последний вопрос: умом Россию не понять? Вопрос.
С.А. Воробьева: Думаю, что да.
Р.Н. Дёмин: Светлана Александровна, я хотел спросить у Вас как у специалиста в этой области. Вы говорили, что будете придерживаться романтической традиции в начале своего выступления. Как Вам кажется, есть ли философия истории или философско-исторические идеи у такого романтика как князь Одоевский, относящегося как раз к этому периоду, 1830-50 года?
С.А. Воробьева: Я, честно говоря, не занималась специально изучением трудов Одоевского, но что касается декабристов, то, конечно, романтические тенденции им определенно присущи и я думаю, что это было связно с неким таким мистическим оттенком, который был принесен из философии русских романтиков. Вот эта попытка понять интуитивно, перенестись в прошлое на основании какого-то чувства сопричастности была свойственна декабристам в неменьшей степени, на мой взгляд.
М.Р. Дёмин: Вопрос относительно истории понятия «психология», вообще, тех семантических полей, с которыми она связана. Из Вашего доклада видно, что они очень часто апеллируют к этим терминам. Вообще, что они понимают под психологией? Психология это как наука с какими-то определенными методами или это синоним характера?
С.А. Воробьева: Я думаю, что психология понималась отечественными мыслителями 1830 – 1850-х годов, скорее, как синоним народности. Вообще, само понятие «народность» подразумевало совершено разные контексты, в том числе, «проникалось» психологическими элементами.
М.Р. Дёмин: Психология и народность - это слова очень разные.
С.А. Воробьева: Но они, будучи разными, они все-таки пресекались в том плане, что народность она подразумевала некий психологический склад характера. Существовали совершено разные подходы к психологизму в этот период. Попытка понять образ народа на чувственном, эмоциональном уровне – это только одно из направлений.
М.Р. Дёмин: Что такое психологический уровень? Мы опять пытаемся объяснить слова теми же словами…
С.А. Воробьева: Проникновение в черты характера, проникновение в менталитет, проникновение в традиции. И прежде всего, конечно, что касается этого периода – проникновение в религию. Поэтому здесь происходило пересечение психологического, аксиологического, религиозного контекстов. Психология как наука в то время не существовала, попытки сформулировать психологические подходы в историческом сознании были связаны в основном с этнографией, с поиском каких-то свидетельств, допустим, доказывающих патриархальность русских. Т.е. она не существовала в каком-то строгом научном контексте, это, скорее, были идеи, связанные с попыткой сформировать, как выражается Погодин, «физиогномию русских», которая, по его словам, включала не только менталитет, это, может, в меньшей степени. Он сюда включал и политическое, и гражданское состояние и религиозное. Эти понятия, на мой взгляд, очень тесно пересекались и, собственно, даже философию истории мы не можем выделить из истории культуры. Это были области абсолютно связанные. И психология (в строго научном смысле), и собственно философия истории, на академическом уровне) были сформированы во второй половине XX века. В 1830 – 1850-е годы возникали отдельные идеи и подходы, может быть, неясные еще.
А.Н. Муравьев: Спасибо! Вопросы завершены. (С.А. Воробьевой) Спасибо Вам за выступление! (Аплодисменты)
Примечания к докладу (1) Киреевский И.В. Обозрение современного состояния литературы // Полное собрание сочинений: В 2 т. Т. 1. С. 172. (3) Самарин Ю.Ф. О народности в науке // Сочинения: В 12 т. Т.1. М., 1900. С. 247. (4) Полевой Н.А. История русского народа // Историческая энциклопедия: Собрание сочинений: В 3-х т. Т.1. М., 1997. С.23. (5) Погодин М.П. О всеобщей истории // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1843. № 1. С. 44. (6) Погодин М.П. Исторические афоризмы // Тайны истории. М.П. Погодин и другие о пользе исторических знаний. М., 1994. С.57. (8) Грановский Т.Н. О современном состоянии и значении всеобщей истории // Грановский Т.Н. Полн. собр. соч.: В 2 т. СПб., 1905. Т. 1. С. 71. (9) Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М., 1989. С. 63. |
Становление отечественной философско-исторической мысли связано с периодом 30 – 50-х годов ХIХ века. Теоретические подходы к изучению исторического пути развития России, определению логики русской истории в контексте общемировой формируются в среде отечественных историков: Н.Г. Устрялова, П.Н. Кудрявцева, Н.А. Полевого, М.П. Погодина, а также в славянофильстве и западничестве: умеренно-либеральном и радикальном течениях. Традиционно принятое размежевание этих течений по основным социальным и теоретическим вопросам не исключало определенного единства в методологических исканиях в области исторической науки.