Светлана Александровна Воробьева

Националистический мессианизм А.И. Герцена: утопия или реальность?







Несколько слов о выборе названия. Почему именно «мессионизм», а не «миссионизм»?

Здесь следует сделать вполне резонное замечание об отсутствии в философии истории Герцена классического мессианизма. Интересно, что понятия часто смешиваются, на что в свое время указывал Н. Бердяев, отмечая при этом большую притягательность «мессианизма», поскольку в нем откровенно присутствует претензия народа на исключительное призвание, религиозное и вселенское. Бердяев утверждал, что, в частности, в славянофильстве мы видим такую смесь мессианизма и миссионизма, т.е. пророчески-мистическое оправдание русского народа переплетается с «позитивным национализмом», основанном на культурных, этнографических и исторических преимуществах. Национализм – проявление индивидуального народного бытия, в котором раскрывается всечеловеческая идея – благо и ценность всемирного масштаба. Мессианская идея может быть рассмотрена как пассионарность, внутренняя духовная субстанция народа, ориентирующая на построения царства справедливости, добра и истины на Земле; национальное начало неизбежно приобретает общечеловеческую окраску. В этом смысле я позволила себе отнести понятие «националистический мессианизм» к характеристике философско-исторического идеала А.И. Герцена, вытекающего из пророчества особого призвания русского народа, его авангардной роли в мировой культуре.

Идея ожидания светлого будущего, завершения истории в некотором образце общественных отношений в той или иной степени характерна для большинства отечественных философско-исторических концепций и по сути представляет собой вполне логичный итог усвоения русской мыслью уроков гегелевской философии истории. История при таком подходе развивается в направлении обретения свободы и заканчивается совершенным социальным организмом. Закономерный ход истории конструируется на основе взаимодействия вещественного стиля жизни, подчиненного началу необходимости, и свободы или «разумной целостности» жизни. Христианская «цель мира», установленная Провидением, в истории предстает как эманация божественных предначертаний, выражающихся, в том числе, в нравственных принципах исторической жизни. В этом значении народ (как целое) – вершитель судеб человечества во всемирном масштабе.

В то же время, утвердившаяся таким образом неизбежность и обязательность закона в истории фактически нивелировала волю и действие человека. Как отмечает А.И. Герцен, «воля субъекта особо не интересует Гегеля; индивидуальное «поглощается» всеобщим». Необходимо освободить личность от «роковых определений истории». Человека не следует отлучать от смысла и цели истории; в ткань исторического объяснения должно быть введено убеждение в том, что человек - творец собственной жизни и истории. Герцен определял представление об инвариантности хода исторических событий не только «бесплодным», но «этически вредным». В контексте гегелевского проекта нравственные составляющие истории практически не действуют. Не идет речи о нравственном выборе личности какого-либо исторического деяния. Идея строгого детерминизма снимает с человека ответственность за исторические решения, подводит историческую реальность по строгие законы.

В 40-е годы Герцен еще развивал идею целесообразности в истории. Он признавал существование разумной цели исторического развития; исторический процесс сводится им к развитию разума. Но Герцена явно не устраивает абсолютный схематизм гегелевской конструкции. Он склонен к пониманию роковой роли случайности в истории. История не может быть воплощением некоего плана, по мнению Герцена. Фатализм, утверждает он, «утратил смысл правдоподобия»: Неужели нам лить настоящую кровь и настоящие слезы для представления провиденциальной шарады?» (1). Отмечая «многообразие», «разнородность» исторической необходимости, Герцен делает вывод о вариативности исторического процесса: история может «одействорять все возможности», но сохраняет «жизнеспособные формы». В этом суть теории, названной им «исторической эмбриогенией».

Таким образом, общий план истории допускает бесконечное число вариантов. Привести же историю к кульминации, оптимальному проекту способна лишь избранная, самореализованная нация. Задача Герцена – найти нацию, способную воплотить такой идеал. Свободная личность – основа подлинной нации; в свою очередь нацию могут составить только свободные (истинные) личности. «Целое народа» в этом смысле существенно уступает отдельной личности.

Как найти те условия среды, в которых может осуществиться идеал свободного человека?

В ранний период творчества поиск идеального будущего связан у Герцена с религиозно-нравственными, «новохристианскими», даже мистическими мотивами. Так, до конца 30-х годов он находит много общего между христианскими (но: внецерковными) идеалами и социалистическими лозунгами. В учениях Анри де Сен-Симона и Шарля Фурье он видит «величайшие пророчества будущего». Социализм и коммунизм Герцен характеризует как «предтечи нового мира общественного», полагает в них присутствие разрозненных частей «будущей великой формулы». Именно в этом, по всей видимости, заключается для него «социальная сторона христианства», которую следует развивать: Евангелие должно «взойти в жизнь». Герцен ратует за становление «индивидуальности, готовой на братство». В этой связи, преимущества православия по сравнению с католичеством и протестанстизмом были для него очевидны.

Конструирование ориентиров свободного общества невозможно, полагает Герцен, без обращения к идеалу человека – в основе которого синтез европейских и исконно русских ценностей. Русские более всего способны сочетать народный быт и рационалистическую ориентацию «науки Запада», что формулируется Герценом в качестве условия национальной самореализации. Ни во Франции, ни в Германии, по его мнению, нет соответствующих условий. Франция – это символ «жизни; Германия – логики, науки «твердой мысли». Для успешного движения вперед России следует усвоить логику Западной Европы, находя в собственном развитии все ценное и применимое сообразно основам народной жизни.

Самым удивительным образом идеал русского социализма Герцена представляет модифицированную форму историософского проекта истории, одновременно включая и развенчивая христианские идеи мессианизма, провозглашая мифологему общинности как национальный символ и условие исторической миссии России.

Идея национальной самореализации неизбежно приводит его к необходимости революционных преобразований. Связь общинных начал и свободы Герцен видит как основу будущего идеального государства. Он пишет: «Сохранить общину и освободить личность, распространить сельское и волостное self-government на города, на государство в целом, поддерживая при этом национальное единство, развить частные правительства и сохранить неделимость земли – вот основной вопрос русской революции… Государство и личность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в широком смысле слова) – вот геркулесовы столбы великой борьбы, великой революционной эпопеи» (2). Критикуя государство как форму насилия, он отрицательно отзывается как о монархическом, так и о республиканском правлении. Славянские же народы «не любят ни идею государства, ни идею централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства». Герцен полагает, что община спасла русский народ от монгольского варварства и от цивилизации, иностранщины и бюрократии. Общинная организация, устояла против вмешательства власти и просуществовала до развития социализма в Европе. Необходимый разумный синтез государственной власти и свободы личности возможен только путем революции.

Идея Герцена о наступлении «славянского фазиса прогресса» по сути сопрягается со стремлением к гармонизации крайнего значения индивидуалистических и универсальных коллективистских ценностей, интересов в системе «личность – государство» и поиском некоторого общечеловеческого идеала. Его образцом и становится российская государственная система.

Нужно заметить, что подобный подход, ставший результатом обобщения культурно-исторического опыта Западной Европы и России, объединял большинство философов различных идейных течений рассматриваемого периода.

Так, например, Б.Н. Чичерин подчеркивает приоритет общечеловеческих ценностей в социально-политическом смысле, рассматривая их в качестве основы исторического развития, человек в его представлении – цель истории. Чичерин выступает за создание «начал общежития», ограничивающих индивидуальные потребности личности. Поэтому, и религия не противопоставляется им науке, в том числе, и исторической, а рассматривается как «элемент» человеческой истории», в силу решения нравственных вопросов, движущих историческим процессом Способ реализации личного интереса – в единстве и сплоченности действий. Осуществление общих целей приведет к объединению общества на новом более высоком уровне в совершенно различных сферах социума.

Подобные же идеи впоследствии своеобразно преломляются в творчестве народников. В революционную миссию славянства верил М.А. Бакунин. Как антиэтатист, выступая за «безгосударственные» формы политической жизни России, он призывает к социальной организации на началах самоуправления, автономии и свободной федерации индивидов, пытается «примирить» социалистические идеалы коллективизма со свободой. Он выдвигает принцип федерализма, образец которого видит в Америке, приветствует свободу личности и общественное коммунитарное и провинциальное самоуправление. «Североамериканскую политику свободы» он противопоставляет «политике Государства» (3). Принципам общинного самоуправления в России он предрекает великое будущее, рассматривая ее как модель единства свободы и коллективизма. Социализм присущ самой природе русского славянства.

Западническая идея синтеза либеральных и консервативных ценностей в определении идеала будущего государственного строя как русского национального феномена будет развита и у таких представителей русского либерализма, как А.Д. Градовский, П.И. Новгродцев, П.Б. Струве и некоторых других. Струве выступает за идею сочетания буржуазного либерализма с консерватизмом. «Примирение» власти с народом и составляет, по его мнению, национальную идею. Национальные приоритеты рассматриваются в качестве необходимого условия построения политических отношений: «Политика общества определяется тем духом, который общество носит в свое отношение к государству» (4). Доктрина правового государства Новгородцева исходит из того, что разрушение государства, борьба с властью являются следствиями разрушения нравственного начала личности, в связи с чем он критикует идеи марксизма как «антигосударственные». Государство должно воплощать идею вечного добра, что конкретизируется им в праве человека на достойное существование. Возможность построения такого государства Новгородцев видит в России.

В отечественной философско-исторической мысли постулируются особенности российской действительности как возможность воплотить национальный проект истории, имеющий, в то же время, универсальный, общечеловеческий смысл. Заслуживает уважения сама попытка выявления гуманистического образа национального бытия, установление в качестве основы общественного прогресса духовное самоопределение нации, основанное на формировании «нового», идеального человека. Без создания такого человека, совмещающего черты коллективного общественного субъекта и личностное достоинство, свободу, по мнению Герцена, любые социальные ожидания обречены на провал. В этом смысле пророческие догадки Герцена особенно актуальны.

Интересно мнение некоторых современников, отмечавших, что Герцен не верил в революцию. Так Н.В. Шелгунов, указывая на роль Герцена как первого революционера, полагал, что «чувство свободы делало для него невыносимым всякое насилие», он «не допускал, что личность должна быть орудием обстоятельств и событий». Отрицая логику ломки и грубую силу, Герцен находил, что нужны проповедники, апостолы, поучающие своих и не своих, а не саперы разрушители» (5). А Г.Н. Вырубов приводил сравнение Герцена с Вольтером, который ставил вопросы философские и нравственные выше вопросов о государственной форме, поэтому его скептицизм распространялся во всех слоях общества – и в дворянстве, и в духовенстве. Герцен также «довольствовался требованиями нравственных улучшений, которых хотели все» (6). Возможно именно поэтому революцию Герцен сравнивал с ранним христианством на закате античности.

В дальнейшем Н.А. Бердяев отмечал, что русской душе вообще свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, в частности, на сферы науки и социальной жизни. Герцена же Бердяев называл «русским культурным барином, гуманистом и скептиком, но не нигилистом», который не был типичен для русской революционной интеллигенции.

Юрий Александрович Айхенвальд писал: «Прикосновение Герцена к политике было с его стороны великой жертвой.., в одной политике ему было неуютно и скучно».

Призыв Герцена к обновлению сознания человека как залогу успешности любых реформ сегодня все также актуален. Если Л.Н. Толстой полагал, что историческое предназначение России – принести миру идею коллективного землеустройства, то Герцен это призвание видел в синтезе гражданских, личностных начал западной цивилизации и коллективистских ценностей, совмещении идеи личности и социальной справедливости. Предложенный вариант социального идеала в качестве общечеловеческой нормы жизни вполне конструктивен как пространстве России, так и мирового сообщества.



ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Герцен А.И. Былое и думы // Герцен А.И. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 11. М., 1957. С. 247.

(2) Герцен А.И. Старый мир и Россия. Письма к Линтону. Письмо третье // Герцен А.И. О социализме. Избранное. М., 1974. С. 381.

(3) Бакунин М.А. Федерализм, социализм и антитеологизм // Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 16-17.

(4) Струве П.Б. Политика, культура, религия. Сборник статей за пять лет // Русская философия и социология права. Краснодар, 2005. С. 239.

(5) Шелгунов Н.В. Из прошлого и настоящего // Герцен в воспоминаниях современников. М., 1956. С. 253-254.

(6) Вырубов Г.В. Революционные воспоминания // Там же. С. 289.