|
«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА
Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичёв.
24 февраля 2012 г. Доклад А.Н. Муравьёва «Речи к русской нации: проблемы национального образования и воспитания в “Речах к немецкой нации И.Г. Фихте”».
Андрей Николаевич Муравьёв – кандидат философских наук, доцент кафедры философской антропологии и истории философии РГПУ им. А.И.Герцена, руководитель теоретического семинара Санкт-Петербургского Общества немецкой классической философии «Неизвестный Гегель». Переводы:
Андрея Константиновича Судакова: Фихте, Иоганн Готлиб. Речи к немецкой нации // Фихте, Иоганн Готлиб. Речи к немецкой нации (1808). М.: Канон+, 2008. ISBN 978-5-88373-144-9
Антона Александровича Иваненко: Фихте И. Г. Речи к немецкой нации. – СПб.: Наука, 2009 г. – 352 стр.
А.А. Ермичёв: Друзья мои, начну с того, что сделаю объявления о предстоящих нам занятиях на будущее. Что касается мартовского заседания, то оно намечено на последнюю пятницу, это 30-е число. И на нем изъявил желание выступить Герман Григорьевич Филиппов, заведующий кафедрой философии Академии государственной службы. Недавно в одном из нашем журналов он опубликовал интересную статью «О возможном будущем нашей философии» и хочет выступить с докладом «О недалеком будущем философии как учебной дисциплины и отрасли научного знания». Ну, мы обычно начинаем в 18.30 и не будем отступать от этого правила, милости просим!
Второе объявление вот какого рода. В конце мая – начале июня, у нас уже даты намечены, но я их сейчас просто не припомню, в последние дни мая – в начале июня, у нас состоятся обычные ежегодные Свято-Троицкие Чтения. На Свято-Троицких Чтениях мы хотели бы выделить работу секции истории русской философии и посвятить работу этой секции исполнившемуся сейчас 200-летию со дня рождения Александра Ивановича Герцена. Поэтому, если будут какие-либо предложения относительно участия в этой конференции по Герцену, милости просим! Обращаться с этими предложениями либо ко мне, либо к Наталье Алексеевне.
Что касается сегодняшнего заседания, к которому мы сейчас и приступаем, то докладчик всем нам хорошо знаком – это наш коллега, наш товарищ Андрей Николаевич Муравьёв. Тема известна. Андрей Николаевич, Вы можете начать в самой свободной и удобной для Вас форме – сидя, встав за кафедру, как Вам удобно!
А.Н. Муравьёв: Спасибо больше!
А.А. Ермичёв: Вы знаете, что регламент наш обычный – сначала докладчик, потом вопросы, потом выступления, а потом будет чай.
Почему я, прочитав «Речи» Фихте сначала в русских переводах, а затем и в оригинале, переименовал их для себя и для нашего собрания в «Речи к русской нации»? Я сделал это, конечно, не ради привлекательности, а, во-первых, потому, что сегодня уже не приходится сомневаться в том, что Фихте ошибся, адресуя их к немецкой нации. Оказалось, что немецкий народ способен заново родиться, т.е. стать нацией, лишь идеально – в воображении, а не в реальности. Как говорится, не в коня пошёл корм. Из-за этой ошибки Фихте, будучи явным антинационалистом (что хорошо видно по этой и другим его работам), был причислен чуть ли не к основоположникам немецкого национализма и даже нацизма. Русский же народ своей историей доказывает, что он как народ (в отличие от немецкого народа и от некоторых русских) в национализм впасть не способен, а способен, судя по некоторым признакам, стать настоящей, действительной нацией. Вот почему я полагаю, что на деле «Речи» Фихте обращены к русской нации и надеюсь доказать это в конце своего доклада. Во-вторых, я переименовал их потому, что в названии нашего семинара «Русская мысль» мысли, так сказать, авансом дано национальное определение «русская», а в «Речах», насколько мне известно, в первый и пока единственный раз понятие нации раскрывается в его истинном, философском значении. Именно на этом основании Фихте первым понял, что в образовании и воспитании настоящей нации определяющее значение имеют настоящая философия и настоящее искусство. Значит, и русская мысль может стать по-настоящему национальной, т.е. по-настоящему русской, лишь тогда, когда с их помощью русский народ станет настоящей русской нацией. Своим выступлением мне хотелось бы достичь следующих целей. Первая и главная цель состоит в том, чтобы обратить внимание как можно большего числа потенциальных читателей на эту и другие популярные работы Фихте. На мой взгляд, эти работы чрезвычайно важны для нас сегодня и останутся таковыми до тех пор, пока русская нация не родится и не окрепнет, а вместе с нею не начнут становиться настоящими нациями и другие народы России. Только при двух этих условиях наша родина, ныне находящаяся в тяжёлом положении, станет действительно единой и неделимой. Похоже, ей грозят ещё более суровые испытания, но что поделать: беременность и роды не обязаны проходить легко и надо быть к этому готовыми. Для такой укрепляющей дух подготовки я, кроме «Речей», рекомендовал бы изданные в известной серии «Слово о сущем» основные популярные «Сочинения» И.Г. Фихте. В этом издании (которое, как и издания «Речей к немецкой нации», пока ещё есть в книжных магазинах, в том числе в «Академкниге») их русские переводы хорошо подобраны, расположены и прокомментированы во вступительной статье под названием «Идея спасения в философии Фихте» и в примечаниях тоже присутствующим здесь Александром Геннадьевичем Ломоносовым. (Аплодисменты) Вторая цель моего выступления заключается в том, чтобы обсудить с Вами понятие нации и связанное с ним понятие национального образования и воспитания, которые определённым образом раскрываются в «Речах к немецкой нации» Фихте. Мне представляется, что в этой работе мысль благодаря философскому гению Фихте благополучно минует те антиномии, которые препятствуют ей понять эти понятия в современных умах. Например, даже в уме такого мыслителя, как Иван Александрович Ильин, который, справедливо отстаивая самобытность русского народа, поддался всё-таки чувству и впал в национализм, причём принял этот недостаток за достоинство, отчего и стал идейным вождём многих наших нынешних националистов. В работе «О родине» И.А. Ильин по сути оправдал тех, кто, по его собственному выражению, болеет «злой и хищной страстью» «патриотизма слепого инстинкта» и оттого «решительно не желает считаться ни с правами, ни с достоинствами других народов» (1). Для Фихте же антиномий веры и разума, религии и философии, национализма и космополитизма, особенного и всеобщего не существует. На мой взгляд, именно поэтому он, в отличие от Ильина, приходит к принципиально-разумному решению проблемы национального самоопределения народа. Это не означает, что у Фихте в «Речах» всё в порядке и можно просто брать и реализовать план его национального воспитания в России. Конечно, этого делать не нужно, да и невозможно, поскольку план Фихте не вполне верен и разработан. Но в принципе у него в этом вопросе порядок и это принципиальное достижение Фихте никак нельзя игнорировать, пытаясь решить национальный вопрос в нашей многострадальной стране. Прав ли я в такой оценке вклада Фихте в решение этой весьма сложной и деликатной проблемы? Надеюсь, что Ваши суждения об основных положениях доклада помогут мне ответить на этот вопрос.
«Речи к немецкой нации» Фихте переведены на русский как раз в тот момент истории российского образования и воспитания, когда в ней, вторя всемирно-исторической коллизии отходящих в прошлое нравственных сил, столкнулись две противоположные и дополняющие одна другую тенденции – рационалистически-научная (сциентистская) и иррационалистически-религиозная. Сторонники первой стремятся спешно модернизировать наше образование и воспитание по секуляризованному западному образцу, представители же второй, напротив, стараются возродить в России старую восточную традицию православно-церковного воспитания, прерванную в XX веке. В ситуации их борьбы друг с другом и с философским образованием духа – борьбы, ареной и невольной заложницей которой стала отечественная школа, сохраняющая ещё философские факультеты, но уже почти лишённая философского элемента на других факультетах и в подготовке кандидатов наук – «Речи к немецкой нации» обрели для нас неожиданный интерес. Дело в том, что обе эти тенденции имеют зарубежное происхождение, а Фихте в ещё более неблагоприятных условиях иноземного господства говорит о радикальной реформе образования и воспитания как единственном средстве, с помощью которого немецкий народ может обрести национальную идентичность и тем сам себя спасти. Интерес к произведению с таким названием в наше время усугубляется тем, что с конца минувшего столетия в России и за её пределами уже не в первый раз выходит на первый план национальный вопрос, не имеющий, как показывает история, простого решения. Соблазн решить его, недолго думая, прежде всего подталкивает умы к национализму – к наиболее характерной ошибке рассудка (в учебниках логики и в «Критике чистого разума» Канта эта ошибка называется паралогизмом), который под влиянием ущемлённого или, напротив, гипертрофированного чувства народной гордости принимает наличную особенность духа народа за его действительную всеобщность и пытается навязать эту особенность другим народам. Ущемление гипертрофированного чувства гордости народа в условиях монополистически-концентрированного капитала доводит национализм до степени нацизма (фашизма), переходящего к уничтожению других народов. Интернационализм, желая избежать опасной националистической ошибки, допускает ошибку противоположную, не менее грубую, ибо трактует всеобщность духа как абстракцию, исключающую существенные особенности духа различных народов. Поскольку национализм и интернационализм сходятся в своём стремлении свести цветущее многообразие форм народной жизни к лишённому различий мёртвому тождеству, постольку естественной реакцией рассудка на эти его собственные крайности выступает мультикультурализм. Он настаивает на признании особенностей культур разных народов равно существенными, однако лежащее в основании такого признания представление о всеобщности духа как сумме всех его наличных особенностей оказывается не исправлением, но простым сложением националистической и интернационалистической ошибок. Крах попыток реализации всех этих рассудочных концепций, выстроенных на абстрактных и потому ложных посылках, вновь делает национальный вопрос вообще, а вопрос о национальном образовании и воспитании в особенности предметом выдающегося теоретического и практического значения. Кстати сказать, этот вопрос – отличный критерий для выяснения состоятельности способа мышления тех, кто предлагает то или иное его решение. Недавно, как вы, наверное, знаете, под именем В.В. Путина, который желает сохранить территориальную целостность нашей страны, опубликована статья «Россия: национальный вопрос», где фактически предлагается повторить в России интернационалистическую ошибку, которая если не привела к распаду СССР, то уж точно более других ошибок коммунистической партии, проводившей интернационалистическую политику, содействовала его распаду. После того, как сама история в XX веке доказала, что особенное без всеобщего, равно как и всеобщее без особенного реально существовать не могут, понятие нации перестало быть отвлечённой теоретической проблемой. Ныне уже нельзя – не известно, на каком основании – полагать, что нации уже существуют как эмпирический факт и сводить эту проблему к тому, чтобы аналитически выделить их общие черты, а затем синтезировать из этих черт дефиницию нации, как это сделал, например, И.В. Сталин в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» (1913). На повестку дня встают два пункта: во-первых, философское понимание понятия нации и, во-вторых, разработка способа реализации её понятого понятия, ибо только при этих необходимых условиях оно может выступить как объективная реальность в духе народа, действительно способного стать нацией. Что дают «Речи к немецкой нации» для решения проблемы национального самоопределения народа? В чём состоит план национального воспитания, предложенный Фихте немецкому народу, и почему этот план не был осуществлён? Какие уроки из этого могут извлечь для себя русский народ и другие народы России? Вот три вопроса, на которые я попытаюсь дать ответы. Основное время у меня займёт ответ на первый, принципиальный вопрос. На два других придётся, к сожалению, отвечать гораздо более бегло, но без развёрнутого ответа на первый вопрос на них вообще нельзя будет ответить. Именно Фихте первым ясно осознал, что действительное национальное самоопределение народа осуществимо только посредством его образования и воспитания. Это основное положение «Речей к немецкой нации», раскрытое в них настолько, насколько позволил принцип и метод фихтевского учения, сегодня гораздо более актуально, чем два века назад, ибо в наше время проблема национального самоопределения стоит не перед одним немецким народом, как в начале XIX столетия, но в некотором смысле перед всеми народами, если они не хотят быть втянутыми в третью мировую войну. Народы мира, разумеется, этого не хотят, но без решения указанной проблемы вполне могут быть в неё втянуты, как они могли быть и были втянуты в первую и вторую мировые войны, причём оба раза при непосредственном участии немцев. Уже дважды немецкий народ силился стать нацией негодным путём военной экспансии, т.е. за счёт жизненного пространства других народов, а не единственно возможным способом развития своего собственного духа во времени мировой истории, как предлагал ему Фихте. Выдвигая своё предложение, мыслитель исходил из того, что французская оккупация сделала невыполнимым его прежний проект превращения Германии в замкнутое торговое государство, который должен был полностью автономизировать хозяйственно-политическую жизнь немцев и тем самым, между прочим, предохранить их от националистического соблазна участия в грабеже других народов (3). Однако, по поговорке, нет худа без добра: благодаря оккупации перед немецким народом возникла возможность и необходимость начать одновременно четвёртую и пятую, завершающую эпоху истории человечества – эпоху разумной науки и эпоху разумного искусства (4). Разумной наукой Фихте считал философию в форме разрабатываемого им наукоучения, а разумным искусством – искусство национального воспитания и образования на основе философии как разумной науки. Для Фихте немецкой нации по истине ещё никогда не было и нет, ибо она может стать реальной действительностью только путём этого совершенно нового воспитания и образования немецкого народа – его воспитания и образования в нацию. «Любое иное обозначение единства или национальной связи либо никогда не имело истины и значения, либо, если имело, то эти точки обретения единства уничтожены и оторваны от нас теперешним нашим положением и никогда не смогут возвратиться», – категорически утверждает он в первой речи (5). Философ полагает, что потеря немцами политической независимости означает для них закономерное завершение третьей эпохи мировой истории, когда источником всех жизненных стремлений служит лишь эгоизм, т.е. голое чувственное себялюбие отдельных индивидов, связанных друг с другом в общественное целое исключительно страхом за свою жизнь и надеждой на её счастливое продолжение. Поэтому Фихте проводит принципиальное различие между представлением о нации и понятием нации. Представлением о нации просвещённый рассудок заменил разрушенное им в эпоху эгоизма старое религиозное представление о хранимом Богом единстве настоящей и будущей жизни людей. Понятию же нации, согласно Фихте, только ещё предстоит обрести реальность в результате процесса национального образования и воспитания, поскольку этот процесс добавит в ход исторического времени новейший – философский – элемент самопознания разума (до четвёртой эпохи разум действовал в мировой истории бессознательно, проявляя себя в виде инстинкта в её первую эпоху, авторитета во вторую и рассудка в третью). Согласно рассудочному представлению, нацией считается любая совокупность индивидов, достигших гражданского согласия в форме государства, способного в борьбе с другими государствами отстоять свою независимость и обеспечить своекорыстные интересы составляющих его граждан. Этот формально-правовой модус эмпирического существования нации, нашедший своё теоретическое выражение в теориях социального контракта от Гоббса до Руссо, был уничтожен на территории Германии наполеоновским завоеванием. Однако военное поражение, по Фихте, нисколько не затронуло сущности немецкого народа. Более того, положив конец эгоистическому существованию немцев, оно оставило для них открытым только путь истинного национального возрождения посредством изменения всего прежнего способа образования и воспитания, ибо целью этого изменения как раз и выступает реализация в их новой жизни понятия нации как таковой. Согласно Фихте, реализовать понятие нации может отнюдь не любая совокупность индивидов и даже не любой народ, но только такой народ, который ко времени возникновения этой возможности сохранил свою единую сущность. Её единство заключается в субстанциальной связи духа народа с его родиной, т.е. с определённым местом его рождения и дальнейшего пребывания на Земле – с той внешней природой, на чьём лоне этот народ изначально располагается, живёт и действует. Конечно, Фихте, взявший на себя задачу доказать наукоучением свободу духа, не признаёт за оседлостью народа, не говоря уже о чистоте его крови, почти никакого значения по сравнению с сохранением народом родного языка. Однако он вовсе не отрицает того, что в родном языке, который с развитием духа народа переходит от звукового обозначения предметов чувственного восприятия к чувственным образам сверхчувственных (мыслимых) предметов, чувственная определённость предметного мира природы, служащего для народа родной почвой и первым полем деятельности, играет определяющую роль. Напротив, поскольку действительной свободы нет и не может быть без необходимости и лежащего в основании последней закона, Фихте специально оговаривает безусловную необходимость этого определения, выдвигая в «Речах» вместе с философским понятием нации философское понятие языка. «Язык вообще, а особенно обозначение в нём предметов путём звучания орудий языка никоим образом не зависит от произвольных решений и договорённостей, но имеется, во-первых, основной закон, по которому каждое понятие в человеческих орудиях языка становится этим и никаким иным звуком, – указывает он. – Как предметы в орудиях чувств единичного отображаются с этой определённой фигурой, цветом и т.д., так в орудии общественного человека, в языке, они отображаются с этим определённым звуком. Говорит не собственно человек, а в нём говорит и обнародует себя другим, ему равным, человеческая природа. Потому следует сказать: язык есть один-единственный и насквозь необходимый. Правда, во-вторых, язык в этом своём единстве для человека просто как такового никогда и нигде не выступает, но повсюду дальше изменяется и образуется действиями, которые оказывают на орудие языка область Земли и более или менее частое употребление, а на последовательность обозначения – последовательность наблюдаемых и обозначаемых предметов. Однако и это происходит не произвольно или приблизительно, а по строгому закону; необходимо, чтобы в орудии языка, стало быть, определённом упомянутыми условиями, выступал не один и чистый язык человека, а отклонение от него, причём как раз это определённое отклонение» [598-599/112-113]. Поскольку человеческая природа есть не абстракция рассудка, безжизненная и неопределённая, а живущее разумной жизнью конкретное и потому различающееся в себе самом на множество своих особенных определений всеобщее единство, постольку на Земле по необходимости существует определённое множество особенных языков и народов. Конкретно-всеобщее тождество человеческой природы Фихте в «Речах» называет по-разному: то «живой жизнью» [635/155], то «изначальной жизнью» [659/184], или «изначальным» и «изначальностью» [667-668/193-194], то, используя популярное религиозное представление о Боге, «одной, чистой, божественной жизнью» [635/155], «изначальной и божественной жизнью», или даже просто «божественным» [667-668/193-194]. Эта всеобщая сущность, или духовная природа человеческого рода, определённым образом сказывающаяся, прежде всего, в родном языке народа, а через язык – во всех явлениях народной жизни, и делает народ именно этим, особенным, т.е. совершенно своеобразным, тождественным себе народом. В отличие от народов, которые вследствие переселения кроме матери-родины утратили родной язык и вместе с ним самотождественность, такой народ, по Фихте, есть изначальный, коренной народ, или пранарод. Словом, он есть просто народ – народ как таковой. Поэтому, согласно философу, понятие народа включает в себя сохранение народом своего изначального местопребывания и родного языка: «Находящиеся под теми же самыми внешними влияниями на орудие языка, вместе живущие и продолжающие образовывать свой язык в непрекращающемся общении люди называются народом» [599/113]. Если укоренённость в родной почве, сохранение субстанциальной связи духа народа с природой его родины позволяет народу как таковому оставаться потенциально способным при соответствующих условиях на свой лад развиться в нацию как таковую, то действительным залогом его национального развития выступает сохранение им родного языка, поскольку только это гарантирует народу непрерывное единство всей жизни его духа. Именно в родном, или, по-немецки, материнском языке (die Muttersprache) строго определённым особенным способом являет себя всеобщая сущность всякого живого языка – та самая единая природа человеческого рода, в силу которой индивиды этого народа обозначают схваченное ими сверхчувственное не произвольными, а необходимыми, непосредственно ясными и понятными всем другим его индивидам чувственными образами. Фихте излагает действие открытой им закономерности развития живого языка следующими словами: «При всех изменениях, вносимых в продвижение языка упомянутыми выше обстоятельствами, эта закономерность не прерывается; и именно там, где новое, высказанное каждым единичным, достигает слуха всех, остающихся в непрерывном общении, она остаётся той же самой одной закономерностью. После тысячелетий и после всех изменений, которые в этих обстоятельствах испытало внешнее явление языка этого народа, всегда остаётся та же самая одна, изначально, стало быть, долженствующая вырваться наружу живая сила языка природы, которая непрерывно изливалась через все условия и в каждом из них должна была стать такой, какой она стала, в их конце – такой, какова она теперь, а через некоторое время, значит, станет такой, какой она тогда должна стать» [Там же]. Поэтому при неизбежно случающихся со временем мутациях внешних звуковых форм такого самого по себе и для народа естественного языка его сверхчувственное содержание всегда остаётся одним и тем же – изначально единым и живым, из себя самого развивающимся понятием. Необходимое развитие этого понятия столь же выражает прошлую жизнь и уже достигнутое изначальным народом познание, сколь в настоящем побуждает его к новой, будущей (т.е. поистине национальной) жизни и познанию. «Эта сверхчувственная часть в языке, всегда продолжающем оставаться живым, чувственно-образна, – подчёркивает Фихте, – она при каждом шаге сводит целое чувственной и духовной, в языке изложенной жизни нации в законченное единство, чтобы обозначить одно, точно так же не произвольное, а из всей прежней её жизни необходимо происходящее понятие, из которого и его обозначения острый взгляд, обращённый назад, может шаг за шагом воспроизвести всю историю образования нации» [609/124-125]. Родной язык есть неиссякающий духовный родник, исток и устье текущей из века в век реки народной жизни потому, что он есть система речи одного животворящего народ духа. Эта речь является устной, изначально живой и в силу этого не сводится к мёртвой букве многих слов, написанных и читаемых людьми в книгах. На том, изначально родным или изначально чужим ему языком говорит тот или иной народ, основывается установленная в «Речах к немецкой нации» противоположность между немцами и другими народами германского происхождения. Согласно Фихте, непрерывность жизни духа народа хранит именно родной ему язык. Народ в сущности и есть сущий язык, как отнюдь не метафорически выразился А.С. Пушкин в своём хрестоматийном стихотворении: Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой
Поэтому перемена романо-германскими народами своих родных, германских языков на чужой, уже развитый для выражения сверхчувственного латинский, сделавшая из них «новых римлян» [621/139], означает для мыслителя утрату живых корней, питающих их дух, т.е. духовную смерть этих народов, несмотря на видимость благополучного продолжения ими внешнего эмпирического существования. Интересно, что Фихте говорит в «Речах» большей частью не о языке народа, а о народе языка. С точки зрения философа, каков язык, таков и народ: народ мёртвого, т.е. изначально чужого ему языка мёртв, сколь бы живым он ни казался и сколь бы блестящие победы над другими народами он ни одерживал, а народ живого, т.е. изначально родного ему языка жив, какие бы невзгоды и поражения он ни терпел. Он жив своим живым языком, поскольку тот несёт в себе постепенно отливающуюся в понятие действительную историю особенного народа, которая выступает первым из необходимых условий его становления настоящей, а не лишь представляемой нацией. Эта история не совпадает с видимой временнóй последовательностью множества касающихся народа эпизодических происшествий, тоже именуемой его историей. По мысли Фихте, народы мёртвого языка, замкнувшего уста их родной речи, имеют только последнюю – внешнюю, эмпирическую историю многих явлений, которая служит исключительно их книжному просвещению. В связи с этим философ называет её «плоской и мёртвой историей чужого образования», «голой историей как просветительницей» [605/120]. Изначальный же народ помимо этой общей для разных народов внешней истории благодаря родному языку непрерывно переживает уникальную историю образования своего собственного духа, т.е. генетический процесс развития своей единой сущности, или всеобщей человеческой природы. Действительная история народа выступает первым необходимым условием его национального развития потому, что только стихийно образовавшееся в ходе исторического генезиса нации этого народа необходимое понятие, т.е. конкретное единство всеобщего (собственно человеческого, родового), особенного (принадлежащего именно этому изначальному народу) и единичного (свойственного его индивидам) содержания духа, может быть сформировано совершенно по-новому – сознательно и свободно. Конец обусловленному обстоятельствами развитию народного духа полагает сама безусловная необходимость духовной свободы, заключённая в понятии и вполне обнаружившая себя в ходе его стихийного развития. Свидетельством того, что время бессознательного, генетического развития понятия нации в действительной истории народа подошло к концу, является, по Фихте, завершение исторического развития философии в науку духом индивида, принадлежащего этому народу и говорящего на родном ему языке. Это событие постольку служит вторым необходимым условием возникновения из народа действительной нации, поскольку свободная реализация её понятия осуществима лишь на основании философии как науки. Наличное бытие двух необходимых условий – особенного предмета, или содержания (в себе разумной жизни народа) и всеобщего метода, или формы развития этого содержания (разума, сущего для себя в философии как науке) – составляет реальную возможность третьего необходимого условия национального самоопределения народа. Третье условие выступает решающим, поскольку оно представляет собой соединение двух первых в сам процесс национального воспитания. Вследствие соединения в нём метода и предмета, всеобщей формы и особенного содержания этот процесс с необходимостью достигает своей конкретной цели – сознательной реализации понятия нации в духе каждого единичного, чья жизнь вместе с жизнью всех других единичных, воспитанных в том же духе, в ходе национального воспитания становится разумной не только в себе, но и для себя. Достижение такого конкретно-всеобщего результата произойдёт тогда, когда благодаря разумному искусству воспитания всех и каждого философское познание и деятельность, наука и жизнь целого народа сольются, наконец, в изначально завершённое, систематически развивающееся единство. Это и будет новым, вторым рождением изначального народа, его действительным рождением в качестве нации, ибо нация, согласно её понятию, есть, выражаясь по-гегелевски, в себе и для себя сущий дух народа как такового. Иными словами, действительной нацией выступает только тот особенный народный дух, который завершил свою действительную историю и таким образом достиг, исходя из себя самого, своей всеобщности – истинного начала своего бесконечного развития. Итак, действительная нация, согласно Фихте, есть изначальный народ в своём высшем духовном развитии – в своей истине, или в своём отечестве. «Что такое любовь к отечеству, или, как было бы правильнее выразиться, любовь единичного к своей нации?», – спрашивает он в начале восьмой речи, целиком посвящённой этой теме [663/189]. Философ именно потому строго различает в «Речах» значение слов родина (die Heimat, das Mutterland) и отечество (das Vaterland), что отечество есть для него не что иное, как реализованное народом понятие нации. Нация есть «народ в высшем значении слова, с точки зрения взгляда на духовный мир вообще: целое продолжающих жить друг с другом в обществе и всегда продолжающих производить себя из себя самих природно и духовно людей, которое без всякого исключения (курсив мой. – А.М.) находится под действием одного известного особенного закона развития божественного из него. Общность этого особенного закона есть то, что в вечном и именно поэтому также во временном мире связывает это множество в одно естественное и самим собой проникнутое целое. <…> Этот закон, закон развития изначального и божественного, совершенно определяет и вполне заканчивает то, что назвали национальным характером народа» [667-668/193-194].
Продолжая мысль Фихте, следует сказать, что для того, чтобы обрести отечество, в истинной мере выказав свой национальный характер, народ должен совершить революцию в образовании своего духа. Для этого ему необходимо свободно (а не произвольно, как народы мёртвого языка) прервать своё непрерывное историческое развитие – обратить поток своей жизни вспять, пуститься восвояси и вернуться к себе самому как её истинному истоку. Переродиться, возродиться, т.е. родиться заново, во второй раз, или, как иначе говорят по-русски, родиться свыше значит по-новому продолжить течение жизни духа народа в русле, каким эта жизнь изначально стремилась углубиться в себя, чтобы найти в себе самой своё всеобщее основание и раскрыть его. Из этого ясно, что известное положение Христа «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3:3) обращено не только к единичным индивидам, но и к особенным народам. «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в царствие Божие: Рождённое от плоти есть плоть, рождённое от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше» (Ин. 3:5-7). Это положение совершенно совпадает с тем, что говорит о необходимости национального возрождения народа Фихте. Только такое коренное, действительно революционное преобразование всего способа жизни народа в состоянии спасти то единое сверхчувственное содержание, которое было выработано им в его протекшей истории, ибо сохранить особенное содержание можно, лишь развив и тем самым преобразив его. Для этого и требуется придать уже свойственному духу народа понятию всеобщую форму путём его сознательного систематического образования, которое может быть развёрнуто только на основании философии как науки. Переворот в способе развития понятия венчает не только действительную историю образования духа народа, но и мировую историю образования человеческого духа, замыкая ту и другую в вечный круг развития всеобщего через особенное и единичное к себе самому. Если в ходе стихийной истории человечества всеобщая природа человеческого рода, по необходимости прокладывая себе дорогу через условия жизнедеятельности особенного народа к духу единичного, достигала своей реальности в каком-то народе и индивиде случайно, только в виде исключения, оставлявшего их одинокими среди иных, ещё не дошедших до человечности народов и индивидов, то в ходе этой национальной и вместе с тем мировой революции человечность со временем осуществится без каких-либо исключений. Случайность исключается этой действительной революцией потому, что процесс свободного воспитания всеобщности духа начинается с единичного и охватывает сперва всех единичных, принадлежащих одному особенному народу, а затем и все другие особенные народы. При этом каждый из народов вступает на путь национального самоопределения в свой срок, т.е. по достижении его духом необходимой ему для этого степени зрелости, и образует себя в нацию так, как того требует его духовное своеобразие. Фихте считает, что начать национальное воспитание своего духа суждено немецкому народу, ибо несчастное политическое положение Германии вынуждает, а место, занимаемое немцами во всеобщей истории образования человеческого рода, обязывает их решиться на этот шаг. Сделать же этот шаг немцы могут с помощью наукоучения, поскольку оно завершает историю философии, имеет автором немца и излагается им на чистом немецком языке, не засорённом латинизмами и другими словами иностранного происхождения. Даже слово философия Фихте ещё в 1794 г. предложил заменить на die Wissenschaftslehre, т.е. наукоучение. Воспитание нации как таковой, согласно Фихте, есть совершенно новое воспитание, ибо оно впервые должно стать воспитанием как таковым, т.е. единством его формы и содержания. Исторически человечность человека только возникала и как всеобщее содержание воспитания исподволь формировалась самой человеческой природой, отчего старое воспитание могло опираться лишь на тёмное чувство этой «не обязанной рассчитывать тёмной силы» [565/72]. Такое чувство само по себе, без ясного философского познания духовной природы человека и разумного искусства её воспитания в состоянии поднять дух единичных только до массового эгоизма и своеволия. Это значит, что оно может воспитать в них свободную по форме, но ещё отнюдь не безусловно добрую волю, которая помимо воспитания спорадически появлялась лишь у немногих людей в силу их естественного благорасположения. Прежнее воспитание было, по Фихте, отличным от образования человечности формальным механизмом государственного искусства «воспитания общественного человека» [566/73], воспитывающим в человеке только гражданина, т.е. внешне законопослушного члена гражданского общества. Этот механизм с помощью чуждых действительному воспитанию средств достигал чуждой ему цели – делал индивида частью столь же формального общественно-государственного механизма, отлаженное рассудком функционирование которого обеспечивало сохранение существующего порядка вещей. «При этом способе воспитания, – замечает философ, – внешне ставший безвредным или полезным гражданин внутренне остаётся плохим человеком, ведь скверна состоит в том именно, что любят только своё чувственное благополучие и могут приводиться в движение лишь страхом или надеждой на него, будь то в настоящей или в некоторой будущей жизни» [Там же]. Национальное воспитание, напротив, есть «искусство совершенно и полностью образовывать целого человека в человека» [584/95]. Эта истинная цель воспитания достигается тем, что оно образует дух не на основе исторического знакомства с прошлым и нынешним порядком вещей, а на основании философского познания единого закона развития всего сущего. На этом основании у всех без исключения воспитанников воспитывается способность познания уже не свойств данных вещей, а «законов, по которым необходим новый порядок вещей» [569/76]. Кроме философии, в дело национального воспитания человека в человеке активно включается поэзия, свойственная живому языку. Она вливает «мышление, начавшееся в индивидуальной жизни, во всеобщую жизнь» [618/135-136]. Только так из народа, порождённого своим прошлым, может быть воспитана нация, которая по-новому продолжает это прошлое, непрерывно порождая в настоящем своё будущее. Нация есть уже не просто особенный народ, а выросший из этой своей особенности всеобщий род – род, порождающий себя самого, реальная causa sui, т.е. причина самой себя, ибо орудием духовного воспитания нации выступает сам дух. Он есть отнюдь не зависимый от государственного механизма мёртвый член, как для зарубежья, тлетворный дух которого, согласно Фихте, проник к немцам в эпоху Просвещения вместе с зарубежной философией, верящей не в вечную жизнь, а в вечную смерть – в бесконечный хоровод явлений истории, в вечное возвращение того же самого. Для «подлинно-немецкого искусства государства», указывает Фихте, дух есть «из самого себя живущий и вечно подвижный движитель», воспитывающий нацию из «ещё неиспорченной юности», а не из «уже упущенной взрослости» [651/174], от которой подрастающее поколение следует строго изолировать. Поскольку цель и средство здесь совпадают, постольку философское образование духа воспитанников есть их «воспитание к новейшей немецкой философии, которая является воспитательницей» [593/106] потому, что именно она «научно схватывает вечный прообраз всей духовной жизни» [613/130]. Вследствие воспитания, осуществляющегося на основании настоящей философии, действительная нация будет сплошь состоять из хороших людей, т.е. из людей доброй воли, в то время как подавляющее большинство народа составляли лишь законопослушные граждане. Благодаря этому государство перестанет быть машиной, приводящей в движение как руководителей, так и руководимых. В нации государство, как и народ, впервые по необходимости выступит в своей истине – как «воспитание человеческого рода, продолженное на лицах своих зрелых граждан» [651/174]. Национальное воспитание станет главным, если не единственным государственным делом, ибо оно предрешает все иные задачи государства. Тем самым осуществится истинное назначение особенного государства – его самоопределение во всеобщую государственность. Каким государство случайно было у древних греков, таким оно по необходимости должно стать у немцев. Основанное на новейшей немецкой философии «немецкое и самое новейшее искусство государства становится, напротив, самым древнейшим; – подчёркивает Фихте, – ведь и у греков оно основывало гражданственность на воспитании и образовывало таких граждан, каких никогда больше не видели следующие эпохи. Немцы будут делать по форме то же самое, по содержанию же – не в духе чёрствого превосходства и исключительности, а во всеобщем и всемирно-гражданском духе» [651/175]. Национальное воспитание народа выступит, иными словами, новой пайдейей – поистине космополитическим воспитанием в каждом гражданине человека как такового, свободного от любых ограничений места и времени. В этом пункте мы подходим к границе того, что открылось Фихте в понятии национального образования и воспитания. Если с понятием нации этот великий философ справился вполне, то понятие национального образования и воспитания осталось для него до конца не решённой проблемой. Будучи и здесь прав в принципе (в том, что национальное образование и воспитание является разумным искусством, которое может выполнить свою задачу только на основании философии как науки), он не был и, более того, не мог быть прав в существенных деталях своего плана национального образования и воспитания, одной из которых был его адресат, отчего этот план и не был реализован. У его неудачи две причины. Первая – несовершенство фихтевского наукоучения. Несмотря на титанические усилия Фихте, оно ещё не могло стать научной системой философии и благодаря этому выступить основанием системы национального образования и воспитания. Но даже если бы система философии и была создана (на немецкой почве это, как известно, удалось сделать Гегелю), немецкий народ всё равно не мог быть воспитан в действительную нацию. Второй причиной неуспеха проекта, предложенного немецкому народу в «Речах к немецкой нации» – неуспеха, имевшего своим следствием то, что этот народ всё-таки встал на путь национализма и дошёл по нему до нацизма – было объективное положение немецкого народа во всеобщей истории образования человеческого рода. Надо признать, что оно было определено Фихте весьма точно: немецкий народ вышел на арену мировой истории образования человеческого духа именно для того, чтобы «завершить всю историю образования нового мира» [639/160]. Но если взглянуть на всеобщую историю образования человеческого рода с учётом того, чего Фихте не мог знать и потому несколько иначе, чем он, то станет ясно, что немецкий народ был призван завершить только вторую её эпоху – эпоху рефлексии, т.е. распадения, раздвоения этой единой истории на древний и новый миры. Именно поэтому Фихте в «Речах» говорил и мог говорить лишь о двух потенциальных нациях, выступивших к его времени в мировой истории. Первой из них является древняя нация, раздвоенная на греков и римлян. Усилиями древних римлян человеческий дух переходит от стихийного разума, присущего древним грекам, к рассудку. Второй потенциальной нацией является новая, или, как говорит Фихте, свежая нация, тоже раздвоенная, но уже на новых римлян, выходцев из единой родины всех германских народов, и собственно немцев, оставшихся в её пределах. Романские народы, в том числе французы, вышли, по Фихте, из Германии для того, чтобы вместе с латинским языком перенять у римлян рассудок, а немцы остались на родине, чтобы развить рассудок до самосознательного разума и тем самым «продолжить образование человеческого рода на пути древности» [625/144]. Немцы начинают, таким образом, развитие разума ещё отнюдь не из него самого, а только из рассудка, который они посредством романских народов унаследовали от древних римлян. Продолжив своей Реформацией дело, начатое романским Ренессансом, немцы, согласно Фихте, образуют с романцами «общую нацию» [625/144]. Вот почему немецкое национальное воспитание, имея целью истинную философию, оказывается одновременно и воспитанием к истинной религии: «Воспитание к истинной религии есть тем самым последнее предприятие нового воспитания» [582/92]. Если охарактеризовать эту религию по форме, то она есть религия разума, возникающего из рассудка. По содержанию же истинная религия совпадает с лютеранством, ибо в том, что свободные люди не ищут блаженства вне себя и за гробом, Лютер, по Фихте, «стал прообразом всех будущих эпох и полностью закончил для нас все» [635/155]. Церковная Реформация, говорит Фихте, есть «последнее великое и в известном смысле законченное мировое дело немецкого народа» [629/148]. Именно поэтому Фихте полагает, что основой истинной религии вместо старого учения церкви должно стать его наукоучение. Оно должно было лечь в основание нового вероучения, но в действительности этого не произошло и произойти ещё не могло, ибо даже совершенная рефлексия мышления в наукоучении Фихте не могла положить конец эпохе рефлексии мировой истории человеческого духа. Она лишь сознательно выразила в философской форме эту объективную рефлексию духа – то состояние мира, в котором дух ещё не достиг абсолютного единства с собой. Поэтому и самое радикальное искусственное мероприятие, предлагаемое Фихте для начала нового воспитания – полное отделение по-новому воспитываемых детей от воспитанных по-старому родителей и передача воспитанников в руки учёных, получивших специальное философское образование – было бы не в состоянии помочь делу национального воспитания каждого немца в полноценного человека. Самим необходимым процессом всеобщей истории образования христианство у немцев было поставлено в связь лишь с рассудком Древнего Рима, а не с разумом Древней Эллады. Поскольку новая пайдейя из этой связи произойти ещё не могла, постольку свести конец с началом всеобщей истории образования немцам было не суждено. Не случайно, стало быть, немецкий народ оказался невосприимчивым к учениям Фихте и Гегеля, а то, что говорили Гитлер и Геббельс, большинству немцев пришлось по вкусу. Даже из столь краткого анализа положения немецкого народа во всеобщей истории образования ясно, что эта история не могла быть закончена этим народом. Поэтому в действительности «Речи» Фихте обращены не к немецкой, а к иной потенциальной нации. К какой же именно? Ответ на этот риторический вопрос уже прозвучал: они обращены, прежде всего, к русской нации, а также к потенциальным нациям других народов России и мира. Почему же именно к ней? Потому, что после Фихте горизонт всеобщей истории образования человеческого духа очевидно расширился с Запада на Восток. В круг этой истории теперь входят как абсолютный Восток мира, включающий Китай и Индию (что было признано уже Гегелем), так и относительный Восток Запада и, по совместительству, Запад Востока, т.е Россия (что демонстрирует пока лишь реальный ход мирового исторического процесса, только начинающий осознаваться современной философией истории (6)). Как всякое реальное всеобщее, мировая история образования человеческого рода в себе конкретна и поэтому отнюдь не сводится к истории Запада от древних греков до немцев. Эмпирия истории (решающая роль России в разгроме наполеоновской Франции и взятии Парижа в 1814 году, решающая роль СССР в разгроме нацистской Германии и взятии Берлина в 1945 году, его активное участие в образовании Организации Объединённых Наций и Китайской Народной Республики, роль учения Льва Толстого в формировании мировоззрения махатмы Ганди и обретении суверенитета Индией) без каких-либо натяжек подтверждает ключевое положение России в истории образования конкретно-всеобщего единства всего человеческого мира. Сам процесс мировой истории выразительно указывает на то, что первым заключить, завершить её, прежде других народов став действительной нацией, предстоит именно русскому народу, чьё место рождения и распространения соединяет собой оба континента, на почве которых исторически развивалось воспитание человеческого рода, а духовные способности имеют характер универсальной одарённости, прекрасно выраженный Александром Блоком в «Скифах»: Мы любим всё – и жар холодных числ,
Какие же уроки следует извлечь русскому народу и другим народам России из закономерной неудачи фихтевского проекта национального образования и воспитания? Какие его недостатки, кроме его несомненных достоинств, могут и должны пойти нам впрок? Первый, спекулятивно-теоретический урок состоит в том, что в образовании вообще и в философском образовании в особенности требуется преодолеть точку зрения рефлексии, на которой ещё стоит Фихте. Это означает, что в основание системы национального образования и воспитания нельзя положить ни одно из классических философских учений, включая гегелевское, не говоря уже о современных философских концепциях, ибо все единицы этого множества не являются философской наукой как таковой. Необходимо завершить начатое Гегелем снятие исторической формы развития философии в логической форме философской науки, чьё всеобщее содержание только и может стать основанием и результатом всего процесса образования и воспитания действительной нации. Второй, практически-педагогический урок состоит в том, что так, как предлагал Фихте, воспитание действительной нации начать нельзя. Национальное воспитание, вопреки ему, не может быть «совершенно новым воспитанием». Предыстория образования нации должна остаться при ней, ибо исторический опыт народа, как признаёт сам Фихте, есть вовсе не чистый лист, а готовящийся к новому рождению зародыш сознательного понятия. Делать, как требует Фихте, решительный разрез в истории народа, отделяя подрастающее поколение от взрослых, совершенно ни к чему – необходимо, напротив, на философской основе воспитывать и развивать эту потенцию всеобщего до тех пор, пока из опыта духа народа это понятие само не явится как понятие. Нужно, конечно, запастись терпением, но только такой процесс национального воспитания русского народа, а затем и национального воспитания других народов России может быть по праву назван новой пайдейей, причём своеобразной и неповторимой у каждого из её особенных народов. Поэтому третий, практически-политический урок заключается в том, что действительный процесс национального самоопределения русского народа ни в коем случае не требует ни отделения этого народа от других народов России, ни их русификации. Напротив, он выступает закономерным продолжением предшествующей истории Руси-России, в том числе и её советской эпохи – продолжением, с необходимостью ведущим все её особенные народы ко всеобщему благу. Только способом национального образования и воспитания может быть осуществлено священное право всех особенных народов на действительное национальное самоопределение без противного всеобщей человеческой природе их обособления и отделения друг от друга. Лишь на этом пути, впервые указанном Фихте, Россия когда-нибудь станет республикой действительных наций, которой уже никогда не будет грозить распад на этнические государства и война с другими народами мира. Спасибо за внимание!
Аплодисменты
ПРИМЕЧАНИЯ К ДОКЛАДУ
(1) См.: Ильин И.А. Путь к очевидности. – М., 1993. – С. 218-219. «Конечно, надо признать, – утверждает он на с. 219, – что патриотизм слепого инстинкта лучше, чем отсутствие какой бы то ни было любви к родине».
(2) См.: Оно Й. Память о Джоне. – Екатеринбург, 2007. – С. 16.
(3) См.: Фихте И.Г. Замкнутое торговое государство // Фихте И.Г. Соч. в двух тт. – Т.II. – СПб.: Мифрил, 1993. – С. 225-358.
(4) Свой взгляд на ход мировой истории, число и порядок его необходимых эпох Фихте незадолго до «Речей» развернул в цикле лекций «Основные черты современной эпохи» (См., напр.: Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // И.Г.Фихте. Соч. – СПб.: Наука, 2009. – С. 398-596). Краткое изложение фихтевской философии истории как предпосылки «Речей к немецкой нации» см.: Иваненко А.А. «Речи к немецкой нации» спустя 200 лет // Фихте И.Г. Речи к немецкой нации / И.Г. Фихте; пер. с нем. А.А. Иваненко. – СПб.: Наука, 2009. – С. 11-21.
(5) Fichte J.G. Reden an die deutsche Nation // Fichte J.G. Werke in zwei Baenden. – Bd. II. – Hrsg. von Peter Lothar Oesterreich. – Frankfurt am Main: Deutscher Klassiker Verlag, 1997. – S. 548. Ср.: Фихте И.Г. Речи к немецкой нации / И.Г. Фихте; пер. с нем. А.А. Иваненко. – СПб.: Наука, 2009. – С. 53. В дальнейшем ссылки на эти издания будут даваться в тексте с указанием в квадратных скобках только соответствующих страниц немецкого и русского текста, разделённых косой линией.
(6) См.: Ломоносов А.Г. Возвращение к себе. Опыт трансцендентальной философии истории. – СПб.: Изд-во С.Петерб. ун-та, 2007.
ВОПРОСЫ
М.В. Быстров: Андрей Николаевич, спасибо за насыщенный идеями доклад!
А.Н. Муравьёв: Это Фихте спасибо, мне принадлежит только их изложение.
М.В. Быстров: Да, вы пробудили страшный интерес к Фихте. Я должен напомнить Вам, что Вы для меня открыли Фихте много лет назад, когда я был на семинаре Санкт-Петербургского Общества немецкой классической философии по «Наукоучению». И когда я его проштудировал, оно сильно отпечаталось. Сейчас вторая волна, я чувствую. Видимо, я там чего-то не дочитал.
А.Н. Муравьёв: Конечно, сразу всё у него не возьмёшь! Фихте – глубочайший мыслитель.
М.В. Быстров: Вопрос по поводу общего для различных наций и народов. У меня появилась такая мысль. Я знаю, что Краузе, основатель панэнтеизма (он термин «панэнтеизм» ввёл) был учеником Фихте и Шеллинга и ввел термин «Божественная целостность».
А.Н. Муравьёв: Так точно.
М.В. Быстров: Связь с Фихте наверняка была.
А.Н. Муравьёв: Конечно.
М.В. Быстров: Потому что на основании целостности сейчас всё проясняется.
А.Н. Муравьёв: Только на основании всеобщности (или, менее точно, целостности) можно постигнуть любое особенное явление.
М.В. Быстров: Была связь Фихте и Краузе по этой части?
А.Н. Муравьёв: Конечно, была, причём прямая связь.
М.В. Быстров: Спасибо большое!
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, вопросы.
С.П. Заикин: Спасибо большое! Действительно, замечательный доклад. У меня вопрос, который, думаю, не только меня интересует. Я слушал Вас внимательно и пытался построить связи, выходы фихтевской посылки в тему империализма. Нация, дозревшая до самосознания со всеобщими притязаниями, а рядом окружение – то, которое ещё не разделяет её притязания и вообще к ней как к всеобщей нации не относится. Намечены ли какие-то пути решения этой проблематики у Фихте?
А.А. Ермичёв: А скажите, кто наблюдает за правильностью поведения народов, претендующих на всеобщее?
А.Н. Муравьёв: Я думаю, что все с опаской наблюдают за тем, как они себя поведут, эти самые особенные народы, остающиеся ещё лишь особенными, но претендующие на всеобщность и потому считающие себя вправе подчинять себе другие народы, объявлять всё, что им угодно, зоной своих национальных интересов и т.п. Тем более, что две мировые войны уже были. А вот те, кто усвоили мысль Фихте о том, что такое действительная нация, понимают, что это лишь неосновательная претензия на всеобщее значение, не более.
А.А. Ермичёв: Ну да, Фихте и усвоившие его мысль…
А.Н. Муравьёв: Пока это только в малом числе кое-кто, а потом (особенно если мой призыв читать и изучать Фихте будет воспринят), я надеюсь, их будет всё больше и больше.
А.А. Ермичёв: …да, кое-кто. Понятно. Ещё какие будут вопросы? Прошу Вас, Света.
С. Василькова: Спасибо, Андрей Николаевич. Скажите, пожалуйста, по Фихте, немецкий народ основательно претендовал все-таки на нацию? Или нет? Ведь он два пункта исполнил, получается…
А.Н. Муравьёв: Конечно, исполнил!
С. Василькова: Родной язык, исконная территория. По третьему пункту сложности, да?
А.Н. Муравьёв: И большие сложности!
С. Василькова: И Гегель – современник его?
А.Н. Муравьёв: Точно.
С. Василькова: Т.е. движение философской системы.
А.Н. Муравьёв: Очень хорошо, что Вы спросили меня об этом.
С. Василькова: Вот по третьему пункту, почему нельзя сказать, что нация в немецком народе уже осуществилась?
А.Н. Муравьёв: Сейчас скажу. Это очень важный вопрос и, конечно, я хотел бы его ещё раз пояснить. Действительно, два пункта было. Немецкий народ сидит в Германии, не передвигается, в отличие от французов и прочих, поближе к римлянам и т.д., не перенимает их язык, а сохраняет свой родной. Есть у них и Фихте – человек, претендовавший вслед за Кантом на то, что он завершил историю философии и даже более чем Кант основательный в этой претензии. Он даже и философию уже переименовал, назвал её по-немецки Wissenschaftslehre, т.е. наукоучение. Так вот, не хватило третьего и главного – организовать реальный процесс национального воспитания на основе наукоучения. Почему? Тут, как я уже сказал, две причины. Первая причина в том, что наукоучение по-настоящему ещё не тянуло на науку философии; как известно, систему наукоучения, несмотря на все свои старания, Фихте не создал. Только Гегель создал систему, но и это не помогло немецкому народу встать на путь национального самоопределения путём образования и воспитания. Почему? Потому что положение немецкого народа во всеобщей истории духовного образования человечества таково, что, как говорится, не по Сеньке эта шапка. Фихте сам говорит, что немцы завершают историю образования нового мира. Но и только! Они через романские народы перенимают римский рассудок и лишь доводят этот рассудок до сознательного разума. Обратите внимание, это ведь и есть ещё не преодолённая рефлексия. Можно сказать, что объективной судьбой немецкого народа в мировой истории является лишь завершение эпохи её рефлексии, но не начало новой эпохи, действительно завершающей всю мировую историю образования духа системой национального воспитания. Вот почему я и считаю, что эти речи в действительности обращены не к немецкому народу, а к иному народу.
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, Ростислав Николаевич!
Р.Н. Дёмин: Спасибо большое, Андрей Николаевич! Вы не скажете, есть ли какие-либо свидетельства о том, как воспринимали немецкие философы, немецкие мыслители XIX века данное произведение? В плане, допустим, своего духовного развития? Например, сам Фихте-младший, как он оценивал это произведение отца?
А.Н. Муравьёв: Наверное, есть свидетельства, но я их просто не знаю.
А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, прошу Вас!
М.В. Быстров: Два маленьких вопроса. Роль памяти народа о своих корнях. И второй: напомните, пожалуйста, было ли у Фихте пересечение с Гумбольдтом? Вот я не помню, кто раньше, один на другого ссылался, потому что роль языка в сознании народа – с Гумбольдтом, по-моему, пересекается.
А.Н. Муравьёв: Конечно, такое пересечение было. Я думаю, что одно из влияний Фихте (во всяком случае, этих «Речей» Фихте) в этом и состоит. К первому вопросу. Для Фихте реальная народная память – это его изначально развивающийся родной язык, несущий в себе то самое понятие, которое формируется в ходе всей духовной истории народа и вбирает в себя буквально всё, что было постигнуто и высказано его представителями. Вот какая это замечательная духовная субстанция. И второй пункт, который Фихте подчеркивает, есть вытекающая из духа живого языка народа настоящая поэзия. Она тоже как продуктивная память хранит духовные достижения народа – и в стихийной поэтической форме былин, сказаний и т.п., и в форме сознательного поэтического творчества. Естественно, что всё это включается в духовное формирование нации.
А.А. Ермичёв: Ирина Аполлоновна, пожалуйста.
И.А. Аносова: Андрей Николаевич, учитывая то, что Вы предлагаете воспринимать данную работу Фихте как обращение к русской нации (и Вы нам хорошо изложили все составляющие, которые необходимы для формирования нации, при этом относясь к таким животрепещущим документам, как статья Путина), как Вы сами видите: какие формы воспитания нации можно сейчас предложить для того, чтобы двигаться в этом направлении?
А.Н. Муравьёв: Спасибо за вопрос. Во-первых, основой всех форм национального воспитания (а таким воспитанием может быть только целая система форм) должна стать научная философия, т.е. философская система, похожая на гегелевскую (поскольку она есть пока единственная завершённая система, постольку и сравнивать пока можно только с ней), но не гегелевская. Речь идёт о той системе, которая содержится в историческом развитии философии и которая должна быть оттуда усвоена и развита усилиями наших настоящих философов. Такова главная единая основа национального воспитания русского народа, потому что без систематической философской основы невозможно систематическое воспитание, а национальное воспитание есть систематическое воспитание. Это вовсе не значит, что все воспитывающиеся в нацию представители нашего народа должны будут изучать философию. Ни в коем случае! Я потому и говорю, что только основа всей системы образования должна быть философской, систематической. У меня есть довольно отчётливое представление о том, как это следует организовать и даже статьи есть на этот счёт. Что же касается форм, которые на этой основе методически содействовали бы развитию всеобщности особенного народного духа, т.е. его для-себя-бытию, то, в начале процесса образования должны занять своё место главные формы опытного сознания, потому что именно в опыте зарождается то понятие, которое потом в философии становится существующим для себя. Прежде всего, сюда входит действительная история нашего народа, которую, вообще говоря, ещё предстоит написать (Фихте то же самое говорит о духовной истории немецкого народа). Это должна быть история духа русского народа. Она ещё не написана, эта настоящая история русского народа – лишь наброски её есть (например, пушкинская история пугачёвского бунта, его же история Петра Великого), но они пока разрозненны и потому слишком похожи на внешнюю историю. Наряду с изучением нашей действительной истории необходимо изучение нашего живого великорусского языка и литературы на нём (нашей классической поэзии и прозы), древнегреческой литературы на её собственном языке, а из новых литератур – пожалуй, французской и немецкой на их языках. Английскому языку я пож алел бы отдавать драгоценное учебное время (хотя язык Шекспира, конечно, не так примитивен, как современный американский английский, которому учат у нас сегодня почти всех). И ещё, я полагаю, в воспитании должна быть задействована такая очень важная форма, как религия. Без сомнения, в воспитании национального духа без религии не обойтись. Поскольку религия включена в духовную историю нашего народа, она при изучении этой истории должна сопровождать всю среднюю ступень школьного воспитания и в каком-то смысле даже итожить её. Вот что касается форм в самых общих чертах.
И.А. Аносова: Можно продолжить вопрос?
А.Н. Муравьёв: Да.
И.А. Аносова: Спасибо большое за ответ. В лучших традициях русской поэзии вы как раз закончили главную часть своего доклада цитатой из Христа, так же как Блок закончил «Двенадцать».
А.Н. Муравьёв: По-моему, это нормально.
И.А. Аносова: «В белом венчике из роз…».
А.Н. Муравьёв: Да, «…впереди Иисус Христос» и Фихте.
И.А. Аносова: Означает ли это, что религиозная составляющая образования должна быть именно христианской?
А.Н. Муравьёв: Думаю, что нет, ибо у духа нашего народа была и дохристианская история развития. Вопрос же о христианстве очень непростой, потому что, как известно, какого-то одного абстрактного христианства нет, не существует. Есть православие, есть католицизм, есть различные формы протестантизма. Оттого-то этот вопрос чрезвычайно сложный и, надо сказать, Фихте его затрагивает в «Речах к немецкой нации», когда говорит, что в некотором смысле целью национального воспитания является воспитание к истинной религии. Обратите на это внимание. Ясное дело, что по содержанию, конечно, это есть христианская религия, но по форме она есть христианское содержание, прояснённое на основе философского понятия. Думаю, что это как раз и есть то, что надо. Фихте здесь прав. Именно это, заметьте, в состоянии избавить необходимую религиозную составляющую образования от церковного и конфессионального догматизма, на основании которого начинают развиваться всякие недоразумения, вероисповедные различия, трещины и т.п.
Р.Н. Дёмин: Розанов как-то писал, что Солнце это есть Бог. Попробуйте распять Солнце, и вы поймёте, Кто есть Бог. Вы в своих тезисах написали «Солнце» с большой буквы. Почему?
А.Н. Муравьёв: Я имел в виду, конечно, фихтевское «Ясное, как Солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии».
Р.Н. Дёмин: Я понимаю, что это аллюзия, но почему «Солнце» с большой буквы в Ваших тезисах?
А.Н. Муравьёв: А я не знаю, почему. Может быть, я не прав, что с большой буквы это написал. Во всяком случае, я ничего специального в виду не имел. Я так пишу собственное имя нашего центрального светила, да и имя «Земля» я тоже пишу с большой буквы, когда говорю не о почве, а о нашей планете.
А.А. Ермичёв: Прошу Вас, задайте вопрос.
А. Шелков: Ответьте, пожалуйста, Андрей Николаевич, на вопрос по поводу исконной территории. Известно, что территория расселения немцев сильно менялась. А если взять Россию, то это тоже большая территория, где мы живём. Сначала новгородская земля, а потом дальше – огромный прирост на восток. Второй вопрос касается языка, исконного языка. Разве «Божественная комедия» Данте хуже, чем, скажем, тот же «Фауст» Гёте? По поводу различия народов с исконными и с заимствованными языками. Спасибо.
А.Н. Муравьёв: Понятно. Спасибо и Вам за вопрос. Я, как и Фихте, считаю, что исконная территория важна. Для меня оседлость, безусловно, вещь принципиальная. Но и для Фихте, и для меня она всё-таки не абсолютно и не непосредственно определяет дух народа. Она определяет его через язык, т.е. через то, как эта определённая территория влияет на изменение языка и через него – на всю жизнь народную. И в этом смысле, конечно, всякие удельные вопросы (где кто сидел, куда кто вышел и т.д.), на мой взгляд, имеют здесь всё-таки относительное значение. Но хотя Сибирь это и не Россия в узком смысле, однако же в широком смысле она есть Россия, т.е. то место, где издавна живут русские (по крайней мере, пока ещё она не сплошь заселена китайцами и не все её земли они вывели из сельскохозяйственного употребления). И хотя на Дальнем Востоке тоже много проблем с китайской стихией, но всё равно это место до сих пор остаётся тем, где русский дух себя утверждает, хотя всё слабее и слабее. Я же про то и говорю: так держать эти места за собой, как мы до сих пор их держали, становится уже почти невозможно, отчего и необходимо нам и к себе, и к природе относиться по-новому, т.е. гораздо более разумно, чем до сих пор! Что же касается различия неродного и родного языка народов на примерах Данте и Гёте, то недавно очень хороший переводчик Евгений Витковский выступал в «Школе злословия» и сказал, что он изучает разные языки ради того, чтобы насладиться поэзией, на этих языках созданной, и единственный язык, который не оправдал его надежд, был итальянский. «В чём же дело?», – спрашивают его дамы. А в том, отвечает он, что итальянцы, оказывается, никогда ничего хотя бы подобного Данте больше не создали и не создадут, считает этот знаток итальянской поэзии. Вот что значит для поэзии то, что итальянский это испорченная латынь (т.е., по Фихте, мёртвый язык), а немецкая поэзия всё-таки питается именно живым немецким языком, на котором написан «Фауст» Гёте и много чего ещё не хуже этого произведения (например, «Наука логики» Гегеля).
А.А. Ермичёв: Спасибо. Вот вопрос. Филипп, пожалуйста.
А.Н. Муравьёв: Вообще говоря, это – их забота.
Ф. Форш: С точки зрения Фихте и Вашей, как обстоит дело?
А.Н. Муравьёв: Фихте, конечно, говорил о романских, т.е. католических, народах как о духовно мёртвых и, следовательно, бесперспективных в национальном отношении, но это совсем не моё дело. Это их дело и священное их дело, без сомнения, а моё дело – думать о своём народе. Однако то, что католицизм с его латынью определяющим, очень сильным образом повлиял на состояние языка и духа, например, польского народа и тем отличил его от других славянских народов, это, по-моему, невозможно отрицать.
Ф. Форш: Ещё такой вопрос. Поскольку у православных народов проблемы с языком не было, ибо богослужение было на народных языках, в Советском Союзе, где существовало наравне с русским изучение национальных языков и развитие национальных культур, насколько была решена эта проблема, на Ваш взгляд?
А.Н. Муравьёв: Спасибо большое за этот вопрос! Тот взгляд на формирование нации, который развивает Фихте, даёт очень серьёзную основу для того, чтобы поддержать Александра Александровича Ермичёва, который героически выступил в прошлый раз с докладом о Советском Союзе, за что ему безмерная благодарность. Он сказал, что Советский Союз – это закономерное продолжение всей истории России. Совершено правильные слова! Ещё лучше прозвучали бы они и лучше были восприняты, если бы он раскрыл, в чём состоит эта закономерность, в чём состоит эта необходимость, которую он пытался пояснять на отдельных примерах. Мне представляется, что сегодня в связи с тем, что мы обсуждаем, можно сказать по сути, в чём состоит эта закономерность. Она состоит именно в том, что история России, история СССР, история наша теперешняя, так называемая постсоветская, и та, что будет дальше, действительно по необходимости есть различные этапы одного и того же, до конца далеко ещё не пройденного пути – пути формирования русской нации и наций других народов России. Насколько я понимаю, они жили и до сих пор живут вместе с русским народом отнюдь не в последнюю, если не в первую очередь потому, что именно благодаря этому сожительству они сохранили и даже развили в себе эту возможность дальнейшего национального развития. Именно так они осуществляли священное право каждого особенного народа на национальное самоопределение без какого-либо отделения народов друг от друга, в том числе и от русского народа. Обособляться людям и народам друг от друга – отделяться, противостоять, враждовать друг с другом вообще противно всеобщей человеческой природе! В этом смысле Советский Союз был продолжением истории России, причём в каких-то моментах лучшим, чем предшествующая история России. В чём лучшим? Главное, что было сделано тогда в решении национального вопроса, это то, что в Советском Союзе не стало ни так называемых «инородцев», ни так называемой «черты оседлости», которые в царской России были. Кроме того, многие из народов России получили письменную форму своих языков действительно только в советскую эпоху. Это, по-моему, как раз и было вот тем разумным, что было в Советском Союзе, отчего и можно горевать о его распаде. Но, с другой стороны, не особенно сильно надо горевать об этом, потому что, во-первых, слезами горю не поможешь, а, во-вторых, этим распадом ещё отнюдь не кончилась наша история. Эта единая история продолжается и всё как раз зависит от того, как мы дальше её поведём. Если мы её поведем так, как надо, то вполне возможно, что и украинцы попросятся обратно (смеётся). Я уже не говорю о белорусах, которое давно говорят о реальном объединении, хотя понятно, что они озабочены определёнными российскими обстоятельствами и у них есть реальные основания для такой озабоченности. В этом смысле, как говорится, ещё не вечер и закономерное продолжение – впереди!
А.Н. Муравьёв: Мы говорили здесь об этом недавно, когда обсуждали доклад Петра Юрьевича Нешитова.
А.А. Ермичёв: И все эти попытки кончались вообще полным крахом. Что тут происходило?
А.Н. Муравьёв: Очень простая вещь.
А.А. Ермичёв: Не та философия?
А.А. Ермичёв: Так, так, так!
А.Н. Муравьёв: Претендентов множество, но, вообще говоря, на самом-то деле ведь настоящая философия попросту одна! И это не гегелевская философия, не фихтевская философия, тем более, это не философия Маркса, потому что у него вообще не было философии, если сказать по правде. Сам Маркс очень рассердился бы, если бы его назвали философом, и Энгельс вместе с ним. Потому, что это означало для них быть идеологом, а не учёным.
А.А. Ермичёв: Это спорно, ну ладно.
А.Н. Муравьёв: Да нет, это можно доказать содержательно и текстуально. Но это и не философия Франка, не философская Лосского и не всё то, что обсуждалось в этом самом «Логосе»! Вся философия после Гегеля это (разумеется, по большому счёту, по «гамбургскому счёту») не настоящая философия, а лишь философская культура, как я уже однажды здесь имел честь докладывать. Что такое настоящая философия? Это как раз и есть та философия, которая содержится в одном единственном виде – в виде исторического развития философии – и изучение этого вида есть необходимое условие приобщения к настоящей философии. Это та философия, которая содержится в мировой истории философской мысли, начиная с Фалеса и Парменида и кончая пока что Гегелем, ибо этот ряд, разумеется, отнюдь не закрыт.
А.А. Ермичёв: Разве марксизм не претендовал на увенчание?
Из зала: Обобщать-то зачем?
А.Н. Муравьёв: Извините, пожалуйста. Я говорю, разумеется, о себе и своих друзьях.
А.А. Ермичёв (к говорившему из зала): Обиделся.
А.Н. Муравьёв: В чём была эта бессознательная хитрость марксизма? Она состояла в том, что Маркс и Энгельс, с одной стороны, говорили о себе как о наследниках классической немецкой философии, гордящихся этим наследием. Но, с другой стороны, что такое была для них эта классическая немецкая философия? Идеалистическим извращением! Вслед за ними лучшая часть всех классических философских учений, начиная с Платона, клеймилась и порицалась марксистами как идеализм. Кошмар! Ужас! Не дай Бог поучиться чему-нибудь у идеалистов! Ленин, правда, писал о том, что материалистам надо учиться у идеалистов. Поэтому его последователи пытались это делать – читали вслед за Лениным «Науку логики» Гегеля, другие его произведения. Но этого же не хватает! Чтобы понять Гегеля или Фихте, особенно их основные, не популярные произведения, недостаточно их прочесть. Более того, недостаточно прочесть даже всех философов великих, начиная с Фалеса и Парменида и кончая Гегелем, ибо надо ещё понять, что в их учениях развивалась та единая философская наука, о которой я говорю. Вот это и есть самый серьёзный труд, который до сих пор в России, мне кажется, проделали только единицы – в разной степени, но лишь единицы – и вовсе не их точка зрения служила основанием для того, чтобы у нас развивалось образование, духовно формировались нации и т.д. Так что это, вообще говоря, впереди, и в этом смысле у меня нет никаких сомнений в возможности вразумления русского народа правильным способом. Потому что неправильным способом нельзя, разумеется, вразумиться! Вы, Александр Александрович, назвали как раз эти неправильные попытки. Но, хотя они были неверными, хорошо, что они были. Стало быть, не будем повторять этих ошибок, а будем действовать серьёзно, основательно, по-другому, по-новому – тем более что, вообще говоря, мы уже представляем себе, как нужно то делать. Ну, по крайней мере, я представляю это себе на своем уже немалом педагогическом опыте. За других я, конечно, не говорю.
А.А. Ермичёв: Ну и слава Богу, спасибо! Прошу Вас, задавайте вопрос.
А.Н. Муравьёв: Есть, конечно.
И.А. Батракова: Он о нём знает?
А.Н. Муравьёв: Не думаю, чтоб он о нём уже знал (ибо тогда он уже был бы действительной нацией), но он, безусловно, чувствует, что в нём оно есть, он чувствует своё призвание и не хочет тратить себя на пустяки.
И.А. Батракова: Вот вопрос: каково Ваше представление или понимание этого понятия русского народа? Если его у Вас нет, то от ответа можно уйти.
А.Н. Муравьёв: Нет, не буду, ни в коем случае не буду уходить от ответа.
И.А. Батракова: И еще один, третий вопрос здесь подразумевается. Каково отношение понятия русского народа к великому понятию немецкого народа, в частности, к немецкой классической культуре? И, возможно, каково отношение этого понятия русского народа к тем рассудочным представлениям, которые подчас достаточно агрессивно ему сегодня навязываются?
А.Н. Муравьёв: Начну с последнего. Эти рассудочные представления, вся эта иноземная рассудочность нам жутко не по душе. Это я чувствую сам и вижу по большинству своих студентов. Они весьма отрицательно относятся к этой плоской рассудочности. Тем самым, думается мне, проявляя как раз разумность того самого понятия русского народа, которое в духе каждого из них живёт в разной степени развитости и осознанности. Что же касается отношения этого понятия к понятиям других народов, то, мне думается, об этом можно было бы сказать так: это наше понятие жадно питается их понятиями, жаднейшим образом питается всем тем разумным, что есть в духе других народов. Прежде всего, близки нам древние греки. Недаром же Платон у нас продаётся так же хорошо, как сардельки в Советском Союзе – а им при советской власти народ очень радовался и быстро их расхватывал, верно ведь? Не пылится Платон на полках наших книжных магазинов, всегда его мало! Куда девается? Поглощает наш народ Платона моментально. По-моему, и с Аристотелем у него начинает получаться кое-что, не говоря уже о действительно ещё более близких понятию нашего народа трудах немецких классиков философии, которые, на мой взгляд, вовсе и не немецкие классики. Я уже дважды говорил здесь о том, что Фихте, Шеллинг и Гегель гораздо более близки по духу русским, чем немцам. Особенно Фихте, почему я его сегодня и выставил на передний план. Вообще говоря, он есть не только наш современник, но и наш соотечественник в самом прямом смысле слова. Фихте, бедный, по всей Германии скитался с лекциями и на опыте убедился, что немецкий народ его не понимает. Отсюда и этот отчаянный подзаголовок к «Ясному, как Солнце»: «Попытка принудить читателей к пониманию»! Немецкая публика действительно ничего в нём не понимала – только Гёте, да, пожалуй, Шеллинг и Гегель его поняли по-настоящему. А вся эта публика после того, как помер Гегель, открестилась от «своих» философских классиков и возрадовалась: наконец у нас теперь есть понятный всем Шопенгауэр! Теперь у нас любой может быть философом! Вот и докатилась через Шопенгауэра и Ницше до Розенберга! Я не исключаю, конечно, что и в Германии есть индивидуумы, чувствующие, что немецкая философская классика есть их ценнейшее достояние, но они, скорее, исключения из массы немецкого народа. Я в свое время посмеялся от неожиданности, когда на одном из наших семинаров Санкт-Петербургского общества немецкой классической философии какой-то неизвестный мне до тех пор человек выступил и сказал просто: Платон ничей, а он должен стать нашим, русским! (Смеётся.) Я тогда-то изумился этому выражению и посмеялся, но скоро понял его и теперь сказал бы, что в этой формуле есть глубочайший смысл. Если Гегель ничей, и Фихте ничей, и Платон ничей, и Аристотель ничей, то все они как можно скорее должны стать русскими мыслителями! (Смех и оживление в зале.) Правда! И тем самым как раз только и разовьётся до сознательной формы разума то непосредственно разумное понятие, которое искони в русской душе и в русском духе зреет. И только тогда, когда оно в результате основанного на настоящей философии воспитания получит сознательную форму, мы станем действительной нацией! Я думаю, что мы сможем сделать это раньше всех, и ещё других поучим тому, как мы стали нацией. Обратите внимание, нельзя будет учить других, как им стать нацией. Они сами должны научиться. Но, вообще говоря, каждая самостоятельная единица должна быть обязана, прежде всего, самой себе тем, чем она стала, верно ведь? Ответил я на Ваш вопрос, Ирина Аркадьевна?
И.А. Батракова: Спасибо!
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, последний вопрос.
Г.П. Медведев: Я лучше выступлю.
А.А. Ермичёв: Уже сняли, хорошо. Есть вопрос? Нет вопросов. Замечательно. Андрей Николаевич, большое Вам спасибо!
А.Н. Муравьёв: И Вам спасибо!
А.А. Ермичёв: Вот Вам на память книжка – «Шеллинг: Pro et Contra»!
А.Н. Муравьёв: Спасибо большое!
Аплодисменты
ВЫСТУПЛЕНИЯ
А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, кто хотел бы, кто хотел бы…? Есть, кто хотел бы, прошу Вас, пожалуйста!
А.Н. Муравьёв: Я буду очень рад, что они не заинтересуются.
О. Кошутин: Поскольку они начинают с того, что у них и свои мысли неплохие. А, во-вторых, если они и зачаровываются, то они зачаровываются проектами типа марксизма, которые, как предложил Ленин и сказал, смотрите, ребята, как круто русскому народу – там есть и классическая немецкая философия, там есть и французский социализм, там есть и английская политэкономия, смотрите, сколько! И народ зачарован. Поэтому я не думаю, тем более в свете... Я согласен с Вами в части критики Путина, на мой взгляд, она вообще бессодержательна и бессмысленна. Просто говорить предлагать народу в категориях полиэтносов, непонятных ядер, культурных кодов – это разговор ни о чем. И я смотрю на происходящее и вижу только одно, что в области национализма, как политический проект, это первый проект национал-большевиков Лимонова, который перерастает, как все пророчат, в национал-демократический проект Навального, я боюсь, что все это скорее закончится анархизмом в стиле Бакунина. Само движение, если не появится что-то другое. Хотя саму философию я понимаю.
И что касается языка. Я хочу обратить внимание на то, что это процесс не такой простой. И французский язык, например, внедрялся такими ужасными и унижающими человеческое достоинство мерами, что просто ужас. И тот же французский чуть не задушил английский, который сейчас общемировой, поэтому там такие вопросы очень тоже простые.
И последнее, что я хотел сказать, что, вы знаете, говорить о национализме можно в очень простых категориях. Вот у меня папа, мама родили и сказали: «Ты русский, ты живешь как ты, и на соседней улицы живут тоже как ты. И вот на той стороне Невы там тоже как же живут. И если ты пойдешь и покуда не дойдешь до лопарей, условно говоря, которые говорят на другом языке – вот границы твоего народа». И ты всё, тут не надо никакой философии. Философия нужна в другом. Это вырождение нации. Ну, я скажу стереотипную вещь. В то такое рождение нации политически? Рождение нации политически – это когда из народа вырастает элита, вот ее не было, самодержавие и монархия упраздняются, управление становится республиканским, все становятся гражданами, а элита занимается чем? В области языка, самое последнее уже. Она занимается тем, что она вносит в то, что читать в букварь, в то, что читаешь в учебнике «Родная речь», и так далее, и она насыщает эти тесты тем контекстом национальным, который сам народ не может определить, ему кто-то должен, он не может жить сказками, эпосами и так далее в современности, это должно быть наполнение. Вот это роль элиты. А за доклад спасибо!
Аплодисменты
Обратим внимание, что ни В.С. Соловьева, ни И.Г. Фихте не устраивала исторически сложившаяся форма христианства, воплощенная в церковном и государственном устройстве: она явно сковывала духовное развитие народа. «Национальный дух еще ждет своего 19 февраля» - писал Соловьев в «Русской идее». Однако сбросить оковы, как показывает исторический опыт – это дело не хитрое, а вот раскрыть истинное содержание христианской религии и осознанно приступить к политике национального образования и воспитания в свете знания того, чтό есть Христова вера - это задача без философии не решаема.
Если бы Соловьеву удалось философски «ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую ему, то есть разумную, безусловную форму», как он того желал, то у него не было бы дуализма идей – идея национальная тогда бы не представляла собой только некий аспект идеи христианской, лишь некую мистическую причастность к последней в замысле Божьем. Однако то, что не удалось Соловьеву, во многом удалось Фихте, ибо ему удалось возвысить религию на уровень разумного созерцания. В разуме противоположность бесконечного предмета религиозного сознания и конечного самосознания человека переходит в абсолютное тождество духа с самим собой. Отсюда у Фихте и возникает настойчивое христианское стремление привести немцев в это царство разума. Он ведь неоднократно подчеркивал, что мы философствуем ради спасения. В завершении своего выступления замечу: несмотря на то, что солнце всеобщего самосознания и взошло однажды над германским миром, однако сам этот мир, как известно, сделал иное предпочтение. Помните у Канта рассуждение о воле, стоящей на распутье между априорным принципом и апостериорными мотивами … Хотя можно и уточнить: немцам оказалась либо не по зубам трансцендентальная философия Фихте и его учение о национальном образовании и воспитании, либо они сами предпочли отказаться от солнца истины и навсегда остаться в тени апостериорных мотивов рассудка. В любом случае - они ныне пребывают там, где Фихте - нет. Но есть осознание, что теоретическое наследие мыслителя (а вместе с ним и вся история философии в целом!) не потеряло свою актуальность, не потеряло именно для нас. У России, к этой мысли подошел В.С. Соловьев, есть задача реализовать свою национальную идею как необходимую разумную форму всеединой христианской идеи. А поскольку Фихте с нами, то эта задача, несомненно, осуществима.
А.А. Ермичёв: Спасибо!
Аплодисменты
В.В. Кузнецов: Кузнецов Владимир Викторович, доцент Политехнического университета, кафедра отечественной и зарубежной культуры. Я коротко сформулировал бы три тезиса. Первое – с точки зрения культуры. Второе – с точки зрения социума, соответственно этничность и национальность. И третья точка зрения – науки, в частности, философии.
Второй момент – это момент социума, в частности, национальности и этничности. Вот здесь прозвучало уже у Андрея Николаевич очень интересно, что осуждение, известная работа Ильина о родине, вот физиологизм, что ли, национализма. На мой взгляд здесь когда… Метафора реанимации, когда страну необходимо спасать здесь ломается грудная клетка, здесь не выбирают ничего, здесь необходимы любые средства применять и неизбежно возникает экстремум. Это первый момент. Поэтому физиологизм, даже национальный физиологизм может оказаться спасительным. Опасность экстремизма всегда конечно есть. Всегда присутствует в национальной жизни противостояние комплекса превосходства и неполноценности. Немножко в другом контексте, коннотации, того же самого это соотношение достоинства и унижения, потому что существует не только достоинство и унижение человека. Точно также можно говорить об унижении и достоинстве родства, народа, родины, отечества, цивилизации. И унижение родины в человеке, собственно говоря, это является тяжкой трагедией, потому он собственно и отторгается родиной, родина не может быть унижена. Если это происходит, такой человек является предателем, он, собственно говоря, преступает, предает первопринцип достойного существования.
И, наконец, с точки зрения науки и, в частности, философии вот здесь Андрей Николаевич вряд ли со мной согласится, но, на мой взгляд, вот с точки зрения такой классической, диалектической триады Фихте он вместе с Гегелем завершал классику, философскую классику, классический тип рациональности. Не классический тип был, на мой взгляд, с этой что и зрения негацией классики. Хотя с точки зрения Андрея Николаевича его просто уже нет, Гегель завершается в данном случае. И, наконец, поздний классический тип рациональности тоже своего рода негация, отрицание отрицания собственно теперь уже неклассического типа. И здесь действительно здесь созрела необходимость на новой основе возвращения вот к той самой философской классике путем очень сложного преодоления негации уже постмодерна, уже та самая множественность оснований, множественность логик. Той самой резонности, преодоление резонности, но с сохранением ее изощренности и мгновенной плодотворности, ее творческой изощренности. Нельзя уже мыслить прежними категориями в начале уже XXI века не учитывая ту невероятную философскую изощренность, которую дали Деррида, Делез, Гваттари, Фуко и другие мыслители. И здесь конечно, да, «смерть Бога» в свое время сформулировал Ницше, но боги возвращаются, вот как свет с погасшей заезды. Необходимость в этом назрела, в этом может быть будет спасение. Всё, я закончил.
А.А. Ермичёв: Спасибо!
Аплодисменты
Г.П. Медведев: У меня несколько слов. Спасибо, Андрей Николаевич, конечно, за то, что Вы подняли такую тему. Но должен сказать, что меня Ваш доклад, честно говоря, разочаровал. Именно потому, что он был слишком красив и так абстрактен, что, в общем, я как-то не очень-то понял, почему же это обращено к русской нации. Ну, т.е. я понял конечно, что Вы желаете в таком прекраснодушии, обычном для наших разговоров, что вот мы создадим… (Вот Александр Александрович уже снял с языка этот вопрос) Создадим такую прекрасную идею, которая как раз нас всех и воспитает и вдохновит. Но я думаю, что на самом деле как раз для нас-то, для русского народа, важна не эта идея. То, что Вы изложили, мне кажется очень умозрительным и таким сухим, что просто хочется спать. А мне кажется, для нас важны конкретные воплощения духа народного, чему мы имеем нашей истории и культуре достаточно много примеров. Но это я для вступления.
Вы вот сказали сначала, национализм нам хорошего не принесет, но Вы так и не сказали, а что же другое, собственно, нам принесет это хорошее. Дело в том, что мы можем ждать сколько угодно, пока появится, ну кроме Вас, конечно, еще другие граждане, которые уже несут в себе эту общую идею; но ждать вообще-то, пока они представят, популяризуют, некогда, потому что общество стоит сегодня перед конкретными вещами, и если говорить прямо, то ведь мы стоим почти на сломе государственности как таковой.
А вот о воспитании я хотел бы сказать особо пару слов. Вот мне тут случилось по долгу службы неожиданно преподавать в школе, после долгих лет преподавания в вышей, в средней. И вот я буквально на днях перечел, что же включается в школьную программу. Вот я только что перечел двухтомник Владимира Владимировича Маяковского. А понимаете, вот что странно: двадцать лет прошло, а Владимир Владимирович Маяковский входит в программу. И вот у меня сразу возник вопрос законный, по-моему: что же с точки зрения современного воспитания и власти мы должны с детьми читать? Может быть «Левой левой, левой…», марш, или «Стихи о советском паспорте»? «Молоткастый и серпастый». Или мы должны «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»? «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем…» Очень актуально. Странно. Или, может, мы должны читать поэму «Хорошо»? Некоторые говорят «хорошо с…», наверное, это было правильно, потому что в 1929 году писать такие вещи, когда уже почва горела под ногами, так это надо быть Маяковским, святая наивность, доходящая до идиотизма. Хотя он несомненно гениальный версификатор, талантливый поэт. Но я не понимаю, почему вот сейчас, когда двадцать лет как мы вроде бы отказались от прежнего, в школе преподают Маяковского. Или, может, мы должны читать поэму «Владимир Ильич Ленин»? Тем более, что и труп вождя до сих пор выставлен на позорище всенародное на лобном месте. «Позорище» я употребляю в древнерусском смысле – на всеобщее зрелище.
А.А. Ермичёв: Специально избрали это слово.
Г.П. Медведев: Естественно специально, а как же, в ораторских целях. Так вот мне кажется, что это такое воспитание у нас сейчас, мы до сих пор сами не определились, куда же мы идем, чего мы строим, от чего мы должны отказаться, а что за что принять. Причем, должен сказать, что когда я читал Маяковского никак не мог я отрешится от того, что многое в нем так симпатично, такое близкое, такое родное, хоть никогда его сильно не любил, но он сидит в нас. Причем действительно настолько верил в это, чувствуется просто, что «человечьим общежитием» можно жить. Мне кажется, эта вера и у Вас, Андрей Николаевич, тоже присутствует, про «человечье общежитие», я имею в виду. Так вот, это как бы мне и кажется главной нашей болью современной, что мы должны что-то выбрать, наконец, и встать на какую-то почву. И чего мы все боимся этого несчастного слова «национализм» или слово «инородцы»? Ну, не знаю, инородцы как и люди бывают разные, что называется. Мне кажется, наоборот, мы больше должны говорить об этих проблемах и не стесняться говорить. Это хорошо, что Вы сказали, что к «русской» все-таки «нации», за слово это спасибо! Потому что русское – это и то, что нас объединяет и то, что должно объединять всех вокруг нас. Ну, если еще кто-то способен вокруг нас объединиться. Спасибо!
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: А теперь предоставляю слово Антону Александровичу Иваненко – переводчику и издателю вот этого сборника «Речи к немецкой нации». Пожалуйста, Антон Александрович!
А.А. Иваненко: Спасибо! Я вот хотел сразу бы среагировать на предыдущее выступление. Я вспоминаю анекдот, как прапорщик соревновался с обезьяной по поводу того, что достанет банан. Обезьяна потрясла-потрясла, банан не падает, она: «Думай-думай, обезьяна!» А прапорщик трясет-трясет, банан не падает. Мысль задняя: «Думай-думай, прапорщик! – Что тут думать, – отвечает прапорщик, – трясти надо! Так вот в том-то дело, что если б мы с вами жили животной жизнью, то, в общем-то, ну течет, надо срочно что-то трясти, чтобы оно упало, но так не бывает у людей, к счастью, к несчастью, кому как нравится. Т.е. нужно подумать сначала или наперед подумать.
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: А сейчас я хотел бы попросить нашего московского гостя и автора другого издания «Речей к немецкой нации» – Судакова Андрея Константиновича. Прошу Вас, Андрей Константинович!
А.А. Ермичёв: Это какое же издательство?
А.К. Судаков: Ну, я думаю, что это в данном случае не имеет большого значения. Но потом, когда прошло почти что 10 лет, я обратился к тому издателю, который напечатал мой перевод из Фихте «Наставления к блаженной жизни», он правильно понял ситуацию и согласился мне помочь в данной ситуации, помочь, по сути, благотворительно, потому что…
А.Н. Муравьёв: Это та же ведь серия, правда, «Блаженная жизнь»?
А.К. Судаков: Именно, и то, что это теперь получилось одновременно с петербургским опытом, оказалось для меня самого до такой степени неожиданно, что я даже не умею этого выразить достаточно полно. Но…!
А.Н. Муравьёв: А представьте, как петербургскому переводчику было! Он думает, что первое у него будет, а тут раз, и уже московское есть!
А.К. Судаков: Ну, как сказано в одной из речей Фихте, если о чем-то не заботится государство, то частные лица должны заботиться индивидуально.
А.Н. Муравьёв: Конечно!
А.К. Судаков: В полном соответствии с 11-й речью, если не ошибаюсь. Но вот что бы я еще хотел сказать. Вот вы обратили внимание, что будто бы мой перевод отличается чем-то специфически московским, как бы женственно-православным, в этом роде выразились. Православного я в своем послесловии нашел только разве что ссылку в конце на Сергея Николаевича Глинку как автора первого русского эксперимента «Речей к русской нации» национально-педагогической затее с православной, консервативной позиции (руссоистской до глубины души по основаниям, но по пафосу все же православной и консервативной). Затея именовалась «Русский вестник». Потому что это на самом деле тоже был своего рода эксперимент по попытке переобразовать образованное сословие. Образовывать весь народ, всю нацию С.Н. Глинка даже и не думал, более того, он считал это даже вредным для того проекта, который предносился его мысли. Но я вовсе не имел в виду рекомендовать Сергея Николаевича как некий идеал. В остальном же, не знаю, может и есть какая-то стилистическая особенность, позволяющая говорить о московском языке одного перевода и петербургском другого, но не в том суть.
А.Н. Муравьёв: В духе, не в языке.
Аплодисменты
М.В. Быстров: Я в продолжение последних слов Андрея Николаевич о Христе и я немножечко как бы немножечко сменю тональность. Вспоминается такое изречение, особенно в этих стенах это будет уместно, в Христианской Академии. Вспоминается изречение одного из отцов церкви, по-моему, Максим Исповедник сказал «важнее быть, чем знать». Складывается впечатление, что у нас иногда очередная коробка трещит от этих знаний, в частности, философских. И философия иногда замыкается в себе, в собственной кухне. Я просто приведу пример великолепный. Я тут извлек из своего архива потрясающую статью в журнале «Знание и сила», называется «Как мы обнаружили дьявола», документальный факт. Экспериментаторы на чистом эксперименте, на компьютере моделировали поведение плазмы электрической, и, вот очень важный момент, получалось так, что плазма не хотела стремиться к равновесию по второму началу термодинамики, успокаиваться и т.д. Пришлось принимать меры, им потребовалось внешний стохастизатор ввести в эту плазму. А как это было достигнуто? У частиц отшибли память. Память исчезла системы, вот это очень важный момент. Мы тут вопрос о памяти поднимали, и тут я могу немножко вспомнить, в математике есть процессы случайные, «без памяти», марковские процессы. А есть процесс с памятью, может, помните, ряд Фибоначчи, с памятью.
А.Н. Муравьёв: Не помню, отшибло память (смеется).
М.В. Быстров: Ну вот я предлагаю каждому из присутствующих здесь по типу Фибоначчи взять два числа, образовать третье, суммируя это число, и потом далее-далее. Так вот получится замечательный ряд. Если вы возьмете отношение любого члена к предыдущему, то получится очень замечательное число и сразу вам всё станет ясно. Вы можете этот ряд запатентовать и этих рядов сколько угодно. Но вот там будет память.
А.Н. Муравьёв: Кто это такой?
М.В. Быстров: Ну вот (показывает журнал). Я же говорю, это экспериментальный факт.
А.А. Ермичёв: Завершаем нашу дискуссию. Андрей Николаевич, если Вы хотите несколько слов ответить, пожалуйста, буквально несколько минут.
Из зала: Уже ломать нечего.
А.Н. Муравьёв: К сожалению, сломано уже многое, но, к счастью, ещё не всё. Вот мы тут ещё сидим, думаем и говорим о том, что надо делать, верно ведь? Значит, ещё не всё сломано так называемыми «реформаторами» образования. Так вот: они-то потому и ломают, что они ничего не строили и никакого отношения к образованию не имеют – ни министр науки и образования Фурсенко, ни те, кто его держат на этом посту, несмотря на многочисленные скандалы, производимые его нововведениями. Они, конечно, не ведают, что творят, отчего их и постигает то, что постигает всех тех, кто занимается не своим делом. Не думают, а делают. В этом смысле «Речи к немецкой нации» Фихте – это не рецепт, не панацея, но это прекрасный повод задуматься над тем, что нам нужно сделать для того, чтобы в очередной раз не опростоволоситься. Потому что, конечно, это не наша судьба – ломать. Наша судьба всегда была строить! Именно поэтому так трудно ломать выстроенное тем, кто сейчас пытается это сломать. Нужно продолжать строить, но сознательно и на философской основе – не на догматической и не на скептической (например, делёзовской) основе, а на основе настоящей философии! Я, конечно, не могу согласиться с тем, что «элита насыщает тексты контекстами», а народ почему-то должен эти изделия потреблять. Уже настолько насытила эта элита свои тексты контекстами, что невозможно никаких текстов из-за контекстов читать! (Смех в зале.)
Не элита, конечно, образует народ, народ сам себя образует! Но не бессознательно в нынешний период он должен образовывать себя. И те, кто способны содействовать этому сознательному самообразованию и самовоспитанию народа на основании изначально постигнутой идеи человека, как говорил Фихте, мне кажется, достигнут успеха в любом случае, потому что за ними – вечность, а не преходящие интересы, не злоба дня. За ними действительно в некотором смысле Бог, как бы не относиться к значению этого слова, а не тот господин, наличное бытие которого, как уверяет нас Михаил Витальевич, эмпирически уже доказано. С Богом не пропадём. Спасибо!
Аплодисменты
Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой; фотографии Наташи Румянцевой и Ирины Николаевны Мочаловой
Благодарим за помощь в подготовке этого материала: Андрея Николаевича Муравьёва
СЛУШАТЕЛИ
|
Что касается апрельского, то на апрель месяц намечена презентация новой книги Ольги Леонидовны Фетисенко. Это сотрудница Пушкинского Дома, она подготавливает Полное Собрание Сочинений Леонтьева, уже вышло девять томов. Она производит сверку печатных текстов Леонтьева с рукописными, вносит всякого рода комментарии, примечания. Так вот, она написала книгу о Константине Николаевиче Леонтьеве и хочет в апреле месяце презентовать эту книгу нашим посетителям. Это вот апрельское. Есть нечто намеченное на май месяц. В мае приезжает один польский исследователь русской мысли профессор Познанского университета Ян Красицкий и возможно, в случае, если ему позволит время, и он удобно приедет для нас, то возможно в мае он выступит у нас на семинаре. 
А.Н. Муравьёв: Хорошо. Спасибо большое, Александр Александрович, за возможность выступить. Уважаемые коллеги, позвольте мне начать доклад с нескольких пояснений личного характера. Для меня большая радость и великая честь представить Вам работу, которой русская мысль ещё почти не касалась, но которую она непременно должна будет освоить, ибо от этого зависит её будущее – то, будет ли русская мысль вообще и какая она будет. Из подзаголовка моего доклада ясно, что имеются в виду «Речи к немецкой нации» великого философа Иоганна Готлиба Фихте, которые лишь недавно, двести лет спустя после выхода в свет, были переведены на русский язык в Москве и Питере. (Показывает русские издания «Речей») Прекрасно, что сегодня мы можем приветствовать здесь обоих переводчиков и авторов статей, представляющих эту работу её русским читателям – Андрея Константиновича Судакова, приехавшего из Москвы, и Антона Александровича Иваненко. Большое спасибо им за эту самоотверженную и нужную для всех нас работу! (Аплодисменты) Благодаря ей «Речи» были изданы вдвое бóльшим тиражом и в двух вариантах, отчего теперь каждый потенциальный читатель может даже выбрать перевод, близкий себе по духу.
Теперь перейду к самому докладу. Суть его кратчайшим образом выражают слова Фихте в одиннадцатой речи: «От всех гнетущих нас бед спасти нас может одно только воспитание». Нельзя не признать, что этот эпиграф звучит весьма идеалистически, однако по сути ничто не может быть более верным. Сошлюсь на другого разумно мыслящего человека. Выдающийся музыкант современности, Джон Леннон, возражая в 1969 году радикалам, предлагавшим сначала понять, что в мире не так, а затем беспощадно разрушить его, чтобы на месте капиталистической построить другую систему, писал: «Вы прямо помешаны на разрушении. Я скажу вам, что не так с миром: это люди, которые его населяют. Что же вы предлагаете – уничтожить людей? Беспощадно? Пока мы не изменим их/наше сознание, это бесполезно» (
Если свести воедино все рассмотренные положения Фихте, то получится, что нация есть внутренняя цель исторического развития особенного народа, реализующая себя в результате основанного на философской науке процесса воспитания его всеобщей самости, или национального характера. В том-то и состоит необходимость национального самоопределения народа, что народ постепенно нарождается, т.е. в определённых природных условиях исторически становится народом как раз для того, чтобы заново родиться в своём духе и истине, стать действительной нацией. Вот почему действительная нация есть нация единого народа, а не множества обособленных друг от друга граждан. Так называемая «гражданская нация» может существовать исключительно в сознании – в представлении, а не в понятии и не в реальной действительности. По ходу своего развития народ, стало быть, сначала обретает родину-мать и лишь затем – отечество. Отечество он обретает только тогда, когда потенциально всеобщая особенность его духа сознательно развивается им в актуальную всеобщность его разумного отношения к природе, к себе самому и к другим народам. Лишь выступая как нация, народ сам себе выступает отцом. Поэтому и отец нации может быть только один – сам народ.
А.Н. Муравьёв: Конечно, намечены. Я уже сказал, что, согласно Фихте, любая завоевательная политика, включая империалистическую, вовсе не есть проявление созревшей нации. Это как раз есть проявление национальной незрелости, кичливости и самомнения, которые выражаются именно в том, что представители этого народа воображают, что если они кого захватят и подчинят себе, то от этого им и другим народам будет лучше. Это как раз и есть та самая превратность, которая соблазняет эти формально-юридические нации – нации лишь в собственном представлении, т.е. ещё не действительные нации – на завоевания и грабёж других народов. В отличие от этих самозваных наций, истинная, настоящая нация (которых пока ещё нет ни одной) будет вести себя разумно по отношению к другим народам. Это впрямую относится к вопросу о том, какие уроки могут извлечь из «Речей» Фихте русский народ и другие народы России. Нет так называемого «российского народа», этой «гражданской нации», как не было, кроме как на бумаге, так называемого «советского народа» (отдельные советские люди, причём вовсе не в плохом, уничижительном смысле, конечно, были). В России есть русский народ, есть татарский народ, есть башкирский народ, якутский народ и т.д. Все они – народы России, но превратно думать, что это – единый «российский народ». Можно, конечно, написать в статье, подписанной Путиным, что мы есть единый «народ русских армян, русских азербайджанцев, русских немцев, русских татар…» (смешно, конечно, и грустно, что «русские русские» почему-то оказались в него не включены), но от этого эти неопределённые «мы» единым народом не станем. Так вот, смысл фихтевского учения и состоит в том, что нация – это именно духовный феномен, а вовсе не что-то физическое, распространяющееся по земле, захватывающее другие народы, где-то располагающееся и т.д. Это – состояние духа особенного народа, его для-себя-бытие, его разумность. И только тогда, когда русский народ станет действительной русской нацией, тогда, конечно, ни один из его представителей уже никогда не оскорбит ни одного представителя другого народа. А пока этого ещё не свершилось, до тех пор, к сожалению, есть и среди нас националисты, которые говорят, что хотя, конечно, все народы России равны, но один народ всё же равнее всех других.
Ф. Форш: В связи с этим – о народах, принявших католицизм. Насколько можно говорить о том, что латынь как язык богослужений, язык науки, вообще доминирующий язык, затормозила развитие их национального самосознания? Есть ли вообще у них шанс стать нацией?
А.А. Ермичёв: Давайте мы еще два вопроса – три, раз подняли руку, и перейдем к прениям. Первый вопрос я всё же выпросил для себя. Андрей Николаевич, меня прямо-таки вдохновляет Ваша уверенность в возможности уразумения русского народа до его состояния нации. Прямо-таки вдохновляет Ваш оптимизм относительно этого. Но ведь, Андрей Николаевич, было уже очень-очень много примеров, когда обществу предлагалась самая высшая, сама разумная форма философии для того, чтобы её реализовать и, следовательно, добиться необходимого уровня материальной и духовной жизни! Последняя такая попытка в России – это журнал «Логос», который в основании своём брал традиции немецкой классической философии, а ещё более последняя, непосредственно предшествующая нам, это марксистская философия, которая была идеологией в Советском Союзе.
А.Н. Муравьёв: Разумеется, не та (смеётся). В том-то ведь всё и дело, что претендентов на звание настоящей философии тьмы, и тьмы, и тьмы. И сейчас есть такие, верно ведь?
А.Н. Муравьёв: Марксизм-то претендовал, но он не был таким увенчанием. Обратите внимание, марксизм хитро себя вел, что мы очень хорошо знаем, потому что, можно сказать, воспитывались в строгом марксистском духе, но, слава Богу, не слишком радивые были студенты, чтобы принимать близко к сердцу то, что нам вдалбливали и что было написано об этом в официальных учебниках (смеётся)! Как и подобает пытливым юношам, мы не принимали этого на веру.
И.А. Батракова: У меня такой вопрос. Мы говорили о понятии немецкого народа, а всех нас волнует понятие русского народа. Во-первых, оно есть?
О. Кошутин: Я очень благодарен докладчику, спасибо за доклад! Чем больше я здесь посещаю, тем больше мне нравится, самые животрепещущие, современные вопросы на мой взгляд. Но начну я с критики и вот почему. Я думаю, что такого рода речи обращены не к русской нации, а к нации аудитории номер 602, к аудиториям философского факультета Герценовского университета и прочих религиозно-философских кружков. Я крайне сомневаюсь, что хоть один из наших националистов, которые берутся организовывать это проект, поймут или заинтересуются даже этими рассуждениями. 
А.Г. Ломоносов: Воспитание – это, несомненно, ключевое слово в «Речах к немецкой нации» Иоганна Готлиба Фихте и в докладе Андрея Николаевича Муравьёва, однако речь идет о воспитании в национальном масштабе и в связи с христианством, о «воспитании к истинной религии». Для Фихте, однозначно, истинная религия – это христианство, но в разумной форме. Из русских мыслителей, кто пытался философски раскрыть характер связи христианства с духовно-национальным бытием человека, был В.С. Соловьев. И мне кажется, что через В.С. Соловьева легче подойти к пониманию сути и актуальности «Речей» для нас.
С точки зрения культуры, на мой взгляд, одна из главных причин наших бед российских является деградация того, что называется принципом культуры. Т.е. принципом достойного существования человека и того, что кратко Аристотель сформулировал следующим образом «слава героям, позор трусам». А Питирим Александрович Сорокин развил ту же самую мысль следующим образом в своей известной работе, первой работе его мирового уровня, которая называется следующий образом «Преступление и кара, подвиг и награда». Т.е. вознаграждение за достойные дела, поступки, жертвенность, подвиги, воздаяние по справедливости по чести. И как раз за преступление, за недостойное поведение и т.д. Нарушение принципа этики достижений, поскольку поощряется все больше шумный успех, пиар-проекты и т.д. Когда реальные достижения остаются в тени, то реальных достижений соответственно не будет. Германия в этом смысле является более здоровым обществом, несмотря тоже на тяжелые проблемы сейчас, потому что она данный первопризнак сохраняет в данный момент. Он, в общем-то, выручил Германию в послевоенные годы, немецкое экономическое чудо во многом обусловлено тем, что данный первопринцип был трансформирован из духа германского милитаризма в мирную состязательность. Утверждение немецкого духа мирными средствами, гордого немецкого духа, но на пути мирного труда. 
Я понимаю, в чем пафос был высказывания предыдущего, потому что конечно, вот тут люди постоянно об этом говорят и не только здесь, о том, что земля-то горит, в общем, и поэтому конечно хочется что-то сделать. Но одно другое не исключает, здесь и то и другое должно быть. Но я имею в виду, что будет сделано и насколько хорошее – это зависит от того, насколько будет продумано, понимаете. Поэтому насчет «сухости», хвалимой сегодня, Гете по этому поводу тоже глупость сказал, что древо жизни вечно зеленеет, а теория сухая. Нет, знаете, как-то так у людей получается – что они в отношении себя, общества, образования подумали, то они и пытаются строить, а иначе само собой не свалится ниоткуда. Даже если этот самый крот истории чего-то там за них прорыл, а все равно это чрез осознание происходит. По поводу здоровости национализма. Так вы объявите завтра что это страна этнических русских и посмóтрите, что будет, поскольку поскребите любого и там много чего найдется. Это нормально в том смысле, о чем сегодня говорилось – о том, что нация не равно народу и этническому происхождению. И вот когда здесь говорилось одним из выступавших после доклада о том, что вот эти нации опять же были, как-то так об этом говорилось. Но ведь речь о чем идет? О том, что как раз каждый вот этот претендент на национальную жизнь он как раз претендовал именно в силу того, что ему представлялось, что у него имеется некоторое уникурсальное решение. Т.е. французы после 1789 года так стали распространяться по Европе с оружием в руках именно потому, что они были убеждены, что так там ими понимаемая свобода, равенство и братство – это и есть универсальные принципы. Удивительным образом оказалось, что с ними другие не согласны. Также у нас с вами происходит, как тут уже один выступавший назвал английский язык или его американское извращение мировым языкам. Ничего подобного! Поскольку английский язык, продолжая мысль Фихте о языках, по поводу их однородности или разнородности, английский язык, как вы знаете, английский народ очень разнородный. Именно в силу этой своей разнородности он как раз и служит таким универсальным сейчас средством общения всех со всеми ни о чем зачастую. В смысле о гешефте, о какой-то прибыли и т.д. Легко объяснится с китайцем по поводу того, за сколько ты продашь кусочек родины и т.д., на английском языке. А выражать – ничего не выражает более серьезное. Это вот современная форма, или я бы так сказал, в виде американизма, вот этого мультикультурализма, когда все вместе, ну а мы здесь американцы или какая-то часть американцев, от этого должны иметь прибыль. Т.е. здесь же речь идет о том же самом когда мы говорим о русской акции о потенциале русской наци или о том же самом, когда мы говорим о русской нации или о потенциальной русской нации, или о том, что в русском народе есть потенциально для нации. А именно о том, что всеобщее содержание нужно выявлять и выявить его, конечно, разумеется, правда здесь была, в предыдущем выступлении, не просто только лишь в теориях, или в выступлениях, или речах, но и в конкретике жизни. Но эта конкретика жизни она должна быть, собственно говоря, продумана, она не упадет сама собой в руки. Иначе она будет случайная, стихийная и т.д. Не всеобщая. Спасибо.
А.К. Судаков: Спасибо! Я, во-первых, хотел бы поблагодарить Андрея Николаевича за чрезвычайно интересный доклад, малая толика которого была представлена в тезисах, поэтому должен извиниться, что буду говорить скорее экспромтом, без подготовленного текста, по поводу некоторых пунктов. Во-первых, меня очень заинтересовала мысль о том, что наши с Антоном Александровичем переводы специфически московский и петербургский соответственно. Прочитав об этом в тезисах, я вновь вернулся к этим текстам и попытался их сравнить, но такой специфики, честно говоря, не обнаружил. Я вижу только, что у нас получились стилистически различные переводческие работы. И, кстати говоря, для уточнения я хотел бы сказать, что на самом деле они выполнены не совсем одновременно. Дело в том, что я свой перевод сделал еще в 1997-98 годах, и тогда получилось так, что поддержали мой перевод в Москве, а опубликовать обещали в Петербурге, однако не опубликовали.
А.К. Судаков: Не в том суть. Я теперь перейду от литературной стороны дела к философской. И здесь хотел бы сказать, что я, как и некоторые здесь выступавшие, не разделяю оптимизма по поводу истинно-научной философии, индивидуальной или же коллективной истинно-научной и «всемирной философии» (в ясперсовом смысле), которая может послужить основанием для такого истинно-национального воспитания личности и общности, какое предполагал Фихте. Тут могут идти споры, и уже практически подспудно шли споры в нашем собрании, гегелевская ли это философия, фихтевская ли это философия, какая специально. Но мне представляется, что подобного рода проект, с переводом его в конкретно-педагогическую плоскость, в план педагогической, скажем так, политики, будет заменой общеобразовательной школы по советскому и постсоветскому образцу гуманитарной гимназией, – с большой ролью трудового воспитания истинно в смысле Фихте, но едва ли в смысле фихтева национального воспитания, – гимназией в том виде, в каком она существует (в самом деле не без влияния гегельянских и неогегельянских идей) у немецкой нации с рубежа XIX-XX веков.
В самом деле, в основании проекта национального воспитания Фихте действительно замысел или попытка образования и воспитания нации, именно как нации, как целокупности, не просто как отдельных образованных слоев, но как нации, на основании истинной национальной, сформулированной на национальном языке философии. На основании, – если мы вынесем за скобки специально фихтеанские или гегельянские предпочтения и специфическую школьно-философскую терминологию, – в сущности, речь идет о национально-педагогическом проекте на основе религиозной философии жизни. Не случайно Фихте так настаивает на том, что в основе «живая Божественная идея». Идея, конечно, не в смысле неокантианском, а в реалистически-метафизическом смысле этого понятия, а постольку такая идея, которая предшествует всякому нашему желанию что-то на основании ее конструировать. Поэтому мне так представляется, что точка, где есть у русской мысли с фихтевым проектом реальная близость и сродство (и именно по этой причине я и воспринял, как и говорю в своем послесловии к переводу, Фихте как нашего со-беседника, со-временника именно в «Речах к немецкой нации»), это именно этот момент – религиозная философия жизни как основание национального воспитания. Но это, по сути, совершенно тот же самый проект, который в России середины XIX столетия предлагали славянофилы. Это – тоже религиозная философия жизни, и так же точно очищаемая от стягивающих и ограничивающих «византийских» форм, и общественных и идейных. И за это же самое славянофилам и их последовательным наследникам в России доставалось от официальных педагогов, от официальной философов и официальных богословов, и по богословской, и по педагогической, и по философской части. И не спроста. Тема эта в самом деле необъятная, но вот, о чем докладчик не сказал, и о чем, по существу, и по ограниченности времени не успел бы рассказать обстоятельно, – это то, чем собственно отличается социально-педагогический проект Фихте от того школьного образования, которое Фихте видел в своей эпохе, от гимназической зубрежки, которой он сам подвергся и которой несчастным продуктом сам был в детстве, и от которой сбегал, но из которой сделал, я бы так сказал, глубоко идущие экзистенциально-философские выводы. Отличие заключается в том, что прежнее образование, рационалистически-просвещенческое образование (в скобках заметим: таково же было наше старое гимназическое образование в духе министра графа Толстого и его любимого формата классической гимназии) образовывало память, способность мышления о данном, наличном, предстоящем, о фактах. Это образование основывалось постольку на своего рода скрытом позитивизме: вот бытие, таково, каково оно есть, оно дано и не изменится. Человек таков, каков он есть, а именно, он «бедный грешник», как говорит о нем Фихте в «Наставлениях к блаженной жизни», и вот, все мы «бедные грешники», и ничего с этим не поделать. Новое же воспитание, по Фихте, именно тем и отличается, что в первую очередь ставит акцент не на воспитании памяти, не на том, чтобы набить фактами пустые сосуды субъективностей, а на воспитании воли и самодеятельности. На воспитании самодеятельности, т.е. на том, чтобы учить воспитуемого действовать самому, образовываться самому, формироваться самому согласно изначально постигнутой истине о человеке. Да, изначально постигнутой в смысле фихтевского «наукоучения», однако не непременно в раз навсегда данных терминах фихтевской философии, – но непременно только одно: самодеятельность, творчество в процессе образования. Творчество не тех, кто ищет программу воспитания, а самих образуемых и воспитуемых. Поэтому акцент ставится не на воспитании рассудка, а на воспитании воли. Те, кто воспитываются в школе этого нового воспитания, – их не надо будет особо уговаривать и убеждать в том, что они единый народ, государственная идеология и «национальная идея» в фихтевской социальной педагогике, собственно говоря, излишни, – сами собой объединятся в то органическое целое, которое, – как кажется, «чисто умозрительно», а как оказалось, пророчески и провидчески, – витает перед взором Фихте. Не случайно не только Германия тридцатых годов вспоминала о Фихте, видя в нем своего предтечу и предсказателя, но и объединившаяся Германия тоже вспомнила о том, что именно он предсказывал объединение Германии. Другое дело, что когда у нас не было русского Фихте, русских «Речей к немецкой нации», то о Фихте можно было говорить много всего разного, и в самом деле, скажем, говорили и писали часто, что он-де проповедник германского национализма, имперского духа. На самом деле, если мы вчитаемся в «Речи к немецкой нации», окажется, что Фихте – даже не государственник. Фихте говорит, например (восьмая речь): «Государство, как простая власть над человеческой жизнью, не есть что-то первое и для себя существующее, … оно есть лишь средство для высшей цели – для вечно равномерно продолжающегося образования чисто человеческого в этой нации». И поэтому именно он говорит, что, даже если государство не возьмется реализовывать этот проект, за это возьмутся частные лица, это попробует осуществить частная инициатива, и частные деятели будут потом состязаться между собой в этом деле. Насколько он в этом суждении ошибся – вопрос хитрый, непростой, но в чем он, по-моему, категорически оказался отставшим от своего предмета именно как философ – это в своей констатации в самом конце «Речей». Он ошибся не в том, что обращался не к той нации, которая могла его услышать, – ошибся он в этом тексте, как философ, мне кажется, главным образом в том, что нацию, к которой он обращался, он считал единственным изначальным народом. В седьмой и восьмой речах Фихте представил культурно-философский нормативный образ изначального народа. В четырнадцатой же речи, завершая свое выступление, Фихте, вероятно вдохновившись предшествующим пафосным, риторическим пассажем, говорит: «Знаем ли мы такой народ, подобный коренному народу нового мира, на который мы могли бы возлагать подобные ожидания? Думаю, что каждый, кто не склонен предаваться фантастическим мнениям и надеждам, должен будет ответить на этот вопрос: нет, не знаем». Нарисовав философско-культурную картину изначального народа, Фихте в четырнадцатой речи, под впечатлением от собственного патриотического пафоса, ограничил применение этой своей философии культуры своей родной Германией. И в этом, пожалуй, ошибся. Потому что в это же самое время в таком же положении находилась, например, итальянская нация, и не она одна: часть Италии под властью австрийцев, часть под Наполеоном, часть как бы автономна, сама по себе. Мне кажется, что в пункте национального воспитания на основе христианской философии жизни Фихте действительно пересекается с русскими мыслителями. Да, в самом деле, не со многими русскими. Но, как было сказано: где нет одного, как будут два? В этом отношении я, пожалуй, присоединяюсь к оптимизму докладчика. Но гегельянский гимназический проект, растущий из замысла положить истинно-научную философию в основание национального воспитания, мне кажется, своей цели не достигнет. Спасибо за внимание.
Так вот, развивая вот эту мысль, сейчас происходит перестройка мышления и перезагрузка сознания полная. Мы уже отвечаем на вопрос как быть. Вот речь идет о реализации вот этого знаменитого великого завета Серафима Саровского – цель жизни христианина как стяжание Духа Святого. Т.е. метафизика Духа. О Духе говорил Андрей Николаевич, но там, видимо, подразумевался дух с маленькой буквы, в таком общечеловеческом, в психологическом. Я говорю о Духе с большой буквы. И вот метафизика этого духа сейчас понятна, она имеет как бы организацию, идентичную нашей собственной. Любой человек в это зале наверно подскажет, что происходит, если некое воздействие накладывается на человека, на приемник, когда эти организации совпадают? При надлежащей настройке, в молитве, когда вся наша сущность, психосоматика наша настраивается на это дело? Резонанс. Это и есть получение счастья помимо знания, я обращаю внимание, помимо философского знания. Вот в чем дело, понимаете, мы уже укоренены в Божественной целостности. Почему я вспомнил о Краузе, у него гениальная догадка был о Божественной целостности. Сейчас мы эту целостность наконец осознали, мы знаем, что такое эта целостность. И падение человека как выпадение из этой целостности. И вот этот персонаж, о котором здесь пишется, главный оппонент Бога, он как раз покинул эту целостность и заварил всю кашу. Вот сейчас такая же хаотизация идет во всем мире, обратите внимание. Поэтому эти рассуждения своевременны, потому что сейчас по части климата в Европе полный бардак, намело сугробы в Сахаре, Каспий замерз, Черное море замерзло, а эскимосы чуть ли не покупают принадлежности пляжные. Всё. Т.е. идет хаос полный, и мы теперь знаем автора этого хаоса.
А.Н. Муравьёв: Буквально несколько слов. Огромное спасибо вам как аудитории весьма заинтересованной и выдержавшей очень непростой, конечно, доклад. Спасибо вам большое! В этом смысле, если кто засыпал от якобы сухой идеи Фихте, то в этом виновато прежде всего моё изложение, а сам-то Фихте вечно зелен, цветёт. Попробуйте просто почитать его – уверен, что перемените мнение. Что же касается того, как преобразовать воспитание на основе того, о чём я сегодня говорил. Мне думается, что главное – это не ломать существующее через колено, как его уже не раз пытались ломать у нас. Надо его просто развивать дальше. В этом смысле, конечно, никаких дурных так называемых «реформ» для этого не потребуется. 
